Разрушительность – это одно из следствий сложности человека. В человеке огромное количество блоков и сколько-нибудь приличное существование возможно лишь тогда, когда все они достаточно хорошо выполняют свои функции. Но это в принципе невозможно, природа не в состоянии всех снабдить всем. И чтобы явно недостающее поделить на всех, она не нашла ничего лучшего, чем метод игры в кости. И тут уж кому что достанется. Поэтому человек – это не просто часы, «которые идут не зная зачем», как тонко подмечено Шопенгауэром. Дело обстоит даже хуже. Значительная часть людей представляет собой испорченные часы. Причина в нехватке ряда блоков. А если не хватает самых существенных блоков, например блока совести, это превращает деятеля в откровенного разрушителя. Блок может полностью отсутствовать, или работать неэффективно. Например, в результате сбоев в программах этого блока. Результатом может быть, как неспособность справиться с пагубными наклонностями в самом себе, так и возникновение программ злонамеренного разрушения. Человек оказался слишком сложен для своей системы регулирования. Вследствие её несовершенства во многих обстоятельствах разрушение начинает приносить удовлетворение, или решать, как кажется деятелю, его проблемы. К тому же его легче творить: оно не требует таких усилий, что созидание. Есть такая русская поговорка: «Ломать – не строить». Таким образом разрушительность побуждается не «влечением к смерти», нафантазированным Фрейдом. Чаще всего это извращённый способ получить облегчение или испытать удовлетворение. Хорошенькое дело – нагадить, чтобы испытать удовлетворение, подумает в недоумении читатель. Но что поделать! Таков человек. Но не любой, а тот, в ком действуют искажённые программы.

Разрушительность – это своего рода плата за обретение новых возможностей. Можно считать её эволюционный браком, потому что плата несоразмерна приобретению. Это естественное ограничение, которое каждое усложняющееся явление имеет в своей природе. Оно преодолевается переходом в более высокую форму существования. Как это имело место при переходе неорганической формы в органическую, из органической в психическую. Но вот какова та форма существования при которой естественным образом преодолевается разрушительность, мы не знаем.

Этапы производства этого брака в общих чертах весьма достоверно описаны в теории Б. Поршнева [4]. В соответствии с ней, наши предки разделились на два подвида на стадии «сверхживотного», каковым по существу являлись палеоантропы (древние люди). Они ещё очень близки к своему дорассудочному предшественнику. Но у них уже появилась способность мыслить, а значит и конструировать различные варианты поведения.

И в один поистине роковой для всего человечества момент у кого то из них возникает идея, а почему бы вместо легко доступной, но мелкой живности вроде улиток и червяков, или крупной, но трудно добываемой вроде оленей, мамонтов, не перейти на питание себе подобными. Это оптимальный вариант как по величине добычи, так и легкодоступности. Способствовать этому сдвигу в сознании могла бы какая-нибудь природная катастрофа. Таким образом пралюди разделились на хищников и жертв.

И вот обречённые на съедение, чтобы остаться жить, вынуждены были усложнять взаимодействие. Это послужило мощным стимулом к их совершенствованию. Сфера бессознательного оказалась достаточно гибкой, чтобы под прессом страха обнаружить способность к своеобразным мутациям. В дальнейшем в зависимости от конкретных условий охоты и способов спасения в различных регионах и исторических периодах, начали формироваться различные уровни деятельности, о которых речь пойдёт ниже. Естественно, чтобы эффективно добывать себе пропитание, совершенствовались и хищники, но совершенствование шло в разных направлениях, и в результате появилось два подвида с кардинально отличными жизненными ориентациями. Система «человечество» разделилась на две подсистемы с двумя различными типами приобретённых навыков. Направленных у одних на то, чтобы убивать, у других, чтобы спасаться.

Позже непосредственное съедение другого по мере развития сельского хозяйства и зачатков экономики заменилось на более выгодное использование его в качестве рабочей силы. Непосредственное съедение трансформировалось отчасти в эксплуатацию человека человеком, а у более примитивных деятелей закрепилось как бессмысленное (с точки зрения системы) разрушение ради разрушения. «Когда вы видите, что кто то топором рубит рояль, вы понимаете, что на самом деле ему хочется убивать». Ну что ж, в той крайне неприятной ситуации, когда тебя лишили возможности получить свою порцию удовлетворения от убийства, его можно получить от уничтожения рояля. Один из узников украинских тюрем, которого «нацики» подвергали унижениям и жестоким пыткам, спросил у одного из них: «Зачем вы всё это делаете?» Ответ: «А нам скучно». Скучают многие, но, чтобы в качестве способа развеять скуку избирать садизм, надо быть генетическим разрушителем.

В результате сбоя возникла разрушительность таких масштабов, которые ранее в Природе не наблюдались. Можно сказать больше: если выделить нечто присущее именно человеку и более никому, то это будет разрушительность (по крайней мере в тех масштабах, в которых пристрастился творить её человек). Это действительно так: многое из того, что мы привыкли наблюдать у людей и считать свойственным исключительно человеку, есть у зверей и даже птиц, например, трогательная привязанность друг к другу волков. А о любви лебедей слагают легенды. Песни, пляски – первые предвестники искусства – есть у приматов.

Но у них уже есть и убийства себе подобных. А человек по мере того, как он вооружался существенно увеличил их масштаб. С помощью булыжников, потом мечей, арбалетов, пистолетов, пушек, бомб, а ещё лжи, «мягкой силы», гибридных войн. Вот такой портрет вырисовывается! А если его дополнить золотыми погонами и звенящими орденами военных, белоснежными рубашками и швейцарскими часами дипломатов, блеском и мишурой переговоров, конгрессов, сессий, пустопорожними речами государственных мужей – картина получается впечатляющая. Но по сути своей всё это не более, чем прикрытие творимого разрушения.

Природа при всей её изобретательности не нашла способов заблокировать возникновение разрушительности на биологическом уровне. И эту задачу надо решать нам самим, но не посредством смутных представлений о «метафизическом бытии внутри человека», которое мерещится философам, а с помощью тех регулятивов, которыми мы располагаем для управления деятельностью живых систем, и тех, которые нам предстоит ещё создать. Говорят, в Нью-Йоркском зоопарке есть клетка с надписью: «Самый страшный хищник на земле». В клетке находится зеркало, в котором каждый может увидеть себя и задуматься, а не является ли он хищником? Конечно, не каждый человек хищник. Но есть и такие, которым любой хищник позавидует. Да, в животном мире существовали «сверхэффективные хищники», против которых нет средств защиты. Уничтожая свою кормовую базу, сверхэффективный хищник гибнет сам. Экологические ниши затем занимали совершенно другие виды. Но человеческие хищники ещё не превратились полностью и в достаточном количестве в «сверхэффективных хищников». Хотя зловещих признаков этого превращения накопилось предостаточно.