– Легко и непринуждённо, – весело отвечает дядя, пока мы спускаемся по лестнице на первый этаж.

Здесь дядюшка сперва надевает бордовые перчатки из кожи – дорогая в наших краях вещь, чтобы маскировать дефекты рук, а затем снимает драпировки со стеллажей, на которых под стеклом лежат наши сокровища – магические артефакты на продажу. Каменья кулонов и подвесок, колец и тиар блестят в свете керосиновых ламп – тоже заслуга дяди, выкрал для нас, чтобы не только свечами и лампадами пользоваться. На стенах висят другие трофеи: кинжалы, одежда и броня, а также красивый нефритовый посох – зелёный, точно молодая поросль. Дядя говорит, что в бою для паладинов это бесполезное оружие, но вот как зачарованный предмет он очень силён. Продавались у нас и зелья, сушёные травы и другие ингредиенты для эликсиров – наследие моей покойной матушки. После смерти она оставила маленький ключ и карту, которая привела к хорошо спрятанной землянке, где и обнаружилось всё это добро.

В отличие от мамы у меня магических способностей тоже не имелось. Когда мне было лет десять, она попыталась научить меня парочке трюков, но моим максимумом было поднять листок с земли, и я с завистью смотрела на то, как мои одноклассники вовсю левитируют, пускают молнии, вызывают дождь и чинят разбитые вдребезги предметы. От моих "способностей", если их вообще можно так назвать, не было никакой пользы. Сильным волшебникам гораздо проще найти работу – нынче магический труд хорошо ценится. Людям же приходится довольствоваться работой прислуги.

– На твоём месте я бы уже начал собирать шмотки в дорогу, отбываем завтра.

– Ты поедешь со мной?

– Нет, конечно, балда! Как я оставлю лавку?

Дядя почти любовно погладил какой-то позолоченный шлем с красивыми драгоценными вставками на висках. Жадный до денег, он сам никогда не служил и не бывал на поле битвы, но отчего-то был уверен, что именно оружие и броня будут в ходу у простого народа. В чём, как я смогла заметить за это время, он ошибся. Люди приходили за сиропами от кашля, отварами против ломоты в суставах, в редких случаях за ножами и ещё реже – за украшениями. Наша мирная деревня Нижние Выски едва ли за всю свою историю потерпела хотя бы один набег. Простые люди обрабатывали землю и торговали продукцией, а не размахивали мечами и щитами. Но бытовых артефактов у нас было очень мало, а зелья понемногу стали заканчиваться.

Я могла бы попробовать что-то приготовить, но мама не оставила после себя каких-либо записей. Прошло пять лет с того момента, как её унесла рихия – страшная зараза, к счастью, пока не столь распространённая в Кёртингтоне. В эпидемию превратиться не успела, но мама, как врачевательница, умудрилась подцепить от какого-то приезжего из Мушавастана на приёме и слегла. Сперва она ходила в «тумане», точно напилась макового сока, постоянно бредила, затем слегла и очень долго кашляла. Кашель был таким мучительным, что она не могла говорить, а потом отказалась от еды и пищи и умерла от истощения. В последний день своей жизни у неё были жёлтые, точно лютики весной, глаза, и тёмно-серая кожа, покрывшаяся небольшими язвами. Рихия страшна, от неё никому не удалось выздороветь, а лекарства от неё никто не изобрёл. Те, кто столкнулся с этим лично, становились осторожными и подозрительными. Как я: лишний раз носа из дома не высуну. Другие же, наоборот, считали рихию выдумкой, способом манипуляции Совета 2 .

Что до меня, то я видела это воочию, и никакой выдумкой назвать это точно не могла. О маме я помнила каждый день и каждый день молилась за упокоение её души, хотя официально религию в Кёртингтоне запретили пятьдесят лет назад. Светская революция прошлась по всем населённым пунктам, заглянув даже в Нижние Выски. Публично сжигали идолов древних богов на единственной площади в нашей деревне. Ни меня, ни мамы, ни дядюшки Руфуса тогда ещё и на свете не было.

– А как я буду туда добираться? Опять позаимствуем телегу у Дэрби?

– Да, но только до Эйзермода. А там ты сядешь на паровоз и отправишься в Рамблтаун.

Паровоз. Ух, ну и страшная же машина! Гудит, грохочет по рельсам, дым чёрный валит отовсюду, воняет. С одной стороны, меня всегда пугали паровозы, даже издали, когда мы бывали с дядюшкой в Эйзермоде на ярмарках. С другой стороны, когда ещё удастся прокатиться на настоящем паровом транспорте? Это, конечно, не автомобиль, но для меня, не прельщённой роскошью девушке из деревни, было настоящим чудом.

– На-ка вот, – Дядюшка выудил из ящика холщовый мешочек, в котором что-то бряцало. – Это тебе на билет и, возможно, на первое время для пропитания. В Альтрегосе, вообще-то харчи должны быть, – почесал он затылок. – Но мало ли… не могу я племянницу в беде оставить, всё-таки не чужая кровь.

Дядюшка… родная душа моя. Каким бы жуликом он не был, какие бы грубые словечки не использовал, для меня он прекраснейший человек на свете. Без лишних слов я прижалась к нему, крепко стиснув в объятиях. Глаза заслезились, но не от горя, а от счастья иметь кого-то близкого и дорого рядом, кто заботится и понимает тебя лучше всех.

Этот паровоз угольный. Я помню ещё со школы, чем все они различаются. Трубами. Если поезд движется за счёт горючей жидкости, то на трубе есть крышка. Если сетка, то отопление дровяное. Но в последнее время жители Кёртингтона испытывают недостаток в собственной древесине, а закупать за океаном довольно дорого. Поэтому сейчас большая часть поездов заправляется углём, который добывают в местных шахтах. Недалеко от нашей деревни тоже есть шахта, правда, заброшенная, и вместе с одноклассниками в детстве мы просто лазили туда и пугали друг друга.

Золотистые вагоны замедлили свой ход, поравнявшись со мной. К сожалению, это вагоны первого класса, в окошках которых виднеются кружевные занавесочки, фарфоровые чашки с ароматным кофе, шёлковые подушки. Там сидят почтенные граждане, едущие в столицу после отдыха или по делам. Среди них много драконов и магов. Меня же как простушку ждал зелёный вагончик с кожаными диванами и железными столиками. И я тоже этому была рада. Пробив у проводницы билет, я залезла по ступенькам в вагон, села у окна, и с этого момента началась моя новая жизнь.