Состояние Волгина в первые дни после смерти Самсоновой было мучительным. Он думал о самоубийстве, считая, что жизнь для него закончилась. Но со временем он решил, что Людмила не простила бы ему самоубийства, и ради нее он должен жить. Он с еще большим рвением принялся за учебу. Все свободное время сидел в библиотеках, чаше всего в Ленинке, экзамены он легко сдавал, помогала хорошая память. К нему стал присматриваться заведующий кафедрой, его литературной кузнице нужны были такие талантливые и перспективные кадры, как Волгин.

Волгин сидел в задумчивости в сквере на Моховой, когда к нему подошел Борис Горянский.

– А правда, что ты был влюблен в доцента Самсонову?

– Правда.

– Мне Таня сказала. Ты извини, что я спросил.

– Была прекрасная женщина, я ее любил.

– А она тебя?

– А она меня еще больше, я так думаю, и не надо об этом говорить.

Волгин просто не хотел говорить на эту тему, ему вообще стало неинтересным общение со сверстниками. Он стал другим. Сколько ни приглашал его Борис на вечера в дома культуры, на концерты или просто студенческие вечеринки, он никуда не ходил.

В середине лета Волгин поехал домой. Для его измученной души это было спасением. Мать, чувствуя, что сыну необходимо уединение, старалась его не тревожить. Он просыпался поздно, много читал, и даже помогая матери и сестре по хозяйству, был рассеян и задумчив. Он не заметил, как пролетел июль, наступил август.

Однажды он с сестрой Надей копал картошку и увидел на соседнем огороде Маню Рогову. Она тоже копала картошку в это же время, что и они. На следующий день Маня опять пришла вместе с ними.

– Чего это она, как мы, так и она появляется в огороде? – спросил он, вытирая с лица пот.

– Ты погляди на ее платье, – сказала сестра, – вырядилась, точно в клуб, на танцы. Учиться бросила, жиру нарастила, замуж хочет.

– Ну, так пусть выходит.

– А за кого? Родители рады-радешеньки выдать ее, вон, гляди, говорят, телка нагуляла жира, детей рожать надо, хозяйство вести надо, а не за кого. Был Андрюха Таранькин, да ну ведь дурак-дураком.

– А ей хочется гулять с парнями? – спросил он, поглядывая на соседний огород.

– Она говорит, прям спать не могу, мучаюсь, сны плохие приходят… А ты с ней не пройдешься по деревне? – неожиданно спросила Надя.

– Это она тебя подговаривает? Вот дура! То-то я гляжу, мать на нее злится. Мать знает?

– Угу, – призналась сестра.

– Ты, Надя, скажи, что я не буду с ней гулять. Я любил…

– Ты любил? – глаза сестры вспыхнули любопытством. Она обожала красивые истории о роковой любви и надеялась, что брат ей сейчас все о себе выложит.

– Надюля, не надо об этом.

– О чем же тогда? Любовь – это же самое интересное, самое-самое.

– Надька, хватит. Об этом хватит. У меня болит рана еще…

Сестра замолчала, хотя ей ужасно хотелось побольше узнать о жизни своего красавца брата.

Волгин заметил, что во двор заходит Маня Рогова.

Она подошла к нему развязной походкой, покачивая пышными бедрами, нахально улыбаясь и глядя прямо ему в глаза.

– Здрасьте, – сказала она, поджав губы.

– Добрый день. Что пришла?

Он никогда раньше не замечал ее. Они ходили по одной дороге в школу, жили по соседству, но даже мысли в голове у Волгина не было, что перед ним не просто Маня Рогова, а девушка, на которую он посмотрит как на женщину. Он поймал себя на том, что любуется рыжей деревенской красавицей.

Выскочившая на крыльцо Надя, нарочито запыхавшись, позвала соседку в дом, и там они долго шушукались.

Часов в одиннадцать он пошел спать на сеновал, прихватив с собой роман «Белая береза», которым все зачитывались в то время. Слышно было, как жевала жвачку корова, во сне вскрикивали куры и как скреблась внизу мышь.

Волгин задремал, но вдруг проснулся от шороха совсем рядом. Он пошарил рукой по соломе, чтобы спугнуть мышь, и коснулся голого тела. Волгин отдернул руку, пошарил снова и снова коснулся голого тела. От испуга он даже вздрогнул:

– Кто?

– Я, – отвечал робкий женский голос, и чья-то влажная рука обняла его. Рядом лежала обнаженная соседка Маня.

– Слушай, ты с ума сошла?

– Разве тебе не говорила Надька, что ты мне очень нравишься?

– Слушай, иди-ка ты с Надькой куда подальше, уматывай отсюда.

– Ты меня только потрогай, Вова, поласкай, не понравлюсь, я сразу уйду.

– Я уеду скоро. Не надо, – сказал он, но она с нежностью коснулась его груди и прильнула к нему, и он не совладал со своим желанием.