Мать до Спаса не ела яблоки, а белый налив к этому времени отходил, и мать никогда его даже не пробовала. Я как-то после Спаса в соседском саду увидел высоко на яблоне спелый белый налив. Сразу же возникла мысль, угостить маму. Но как его достать? Сбивать нельзя, разобьется. Надо залезать. Добрался я все-таки до него, положил за пазуху, и довольный пришел домой угощать мать. Опять та же ситуация:

– Сам бы съел, вон сколько яблок-то.

– Это же белый налив, да какой наливной, а Вы такого никогда не пробовали.

Прослезилась мать, но яблоко взяла.

Надо сказать, к матери мы все обращались на «Вы» в знак высочайшего к ней уважения. У меня никогда не поворачивался язык назвать ее мачехой. Вторая мать – другое дело. Не мачеха она, а Мать с большой буквы. Да, строгой материнской любви и ласки ребенку не хватало, но он был счастлив, что у него есть мать.

Вспоминается один случай. Мать уже тяжело болела. Старшие были в школе, а я должен был приглядывать за матерью. Ко мне зашли друзья и позвали покататься на коньках на прудах, где летом пеньку мочили.

– Не, ребята, я не могу. Мне матери помогать надо.

– Ничего, сынок, мне пока ничего не надо. Иди покатайся с ребятами.

Естественно, я увлекся и довольно долго развлекался, а когда вспомнил про мать, сильно испугался, что накажет. У нее всегда в изголовье большой кленовый прут лежал. Никогда никого она им не наказала, но все этого боялись. Пришел домой сам не свой, сильно расстроился. Мать поняла это и сказала:

– Ничего, сынок, у меня все в порядке, а ты покатался, и хорошо.

На всю жизнь запомнил это.

Я с малых лет любил мастерить. Отец где-то раздобыл трофейные немецкие рубанок и маленький топорик. Ими я и мастерил. Городки, ходули, скворечники и разную мелочь. Но наиболее сложным для меня изделием были деревянные коньки. Надо было аккуратно вытесать треугольный брусок с заострением спереди, на ребро пристроить проволоку, сбоку забить четыре скобки, привязать к ним веревочки. Коньки привязывались к валенкам, и катайся, сколько хочешь.

Как-то мать попросила меня сделать скамейку. Картошку чистить на табуретке высоко, а на детском стульчике – низко. Надо было сделать что-то среднее. А делать было не из чего и нечем. Я взмолился:

– Как же я сделаю эту скамейку? Ведь ничего нет.

– А ты сделай как-нибудь, лишь бы было хорошо.

Стал я думать. Нашел во дворе подходящих размеров суковатую доску, где-то раздобыл четыре бруска на ножки, обрезал по размеру, обтесал, прострогал. А чем же пробить отверстия, куда вставляются ножки? Долота в хозяйстве не было. Нашел большой ржавый и кривой гвоздь, выпрямил, на обухе топора расплющил острый конец и заточил. Получилось что-то вроде долота.

Стал пробивать отверстия в доске. Лезвие гнется через три-четыре удара. Надо поправлять. С горем пополам пробил отверстия и закрепил ножки. Получилась неказистая, но достаточно прочная скамейка. Мать осталась очень довольной.

– Ну вот и получилось хорошо. А говорил, что нельзя сделать.

Эта поговорка материт преследовала меня всю жизнь, и заставляла меня искать выход из безвыходных ситуаций. Так мать учила меня из подручных материалов делать хорошие вещи. И учила она меня не только этому. Именно меня, потому как сестра вскоре вышла замуж, а брат учился в десятилетке в соседнем селе. Шесть лет мы с ней по сути дела вдвоем жили, потом техникум, работа, институт, своя семья, реже виделись. Но жили душа в душу. Она заботилась обо мне, а я пока жива была заботился о ней.

Как-то раз я с ребятами залез в чужой сад. Хозяин спугнул нас. Ребята разбежались, а я бегал плохо, и оказался крайним. Хозяин и нажаловался матери.

– Ну чего ты полез в этот сад? Ты же знаешь, что у тебя больные ноги и ты не можешь бегать, как другие.

– Все шли, и я пошел.

– Так что, если бы все шли топиться, и ты бы пошел?

Я задумался.

– Нет, не пошел бы.

– Запомни раз и навсегда. Прежде, чем куда-то войти, подумай, как оттуда выйти.

Казалось бы, всем известные прописные истины, но сказанные в особой ситуации человеком, которого обожаешь, запомнились на всю жизнь. Не раз меня эти правила спасали от неприятностей, и научили думать самому, а не поддаваться стадному чувству.

А еще она учила меня быть добрее к людям, терпеливее относиться к их недостаткам. Она любила повторять: «Как ты к людям, так и люди к тебе». И еще «Подумай, что о твоем поступке люди скажут».

Как-то уже в аспирантские годы ситуация была настолько тяжелой, что я надумал бросать аспирантуру. Тем более начальник управления приглашал и предлагал хорошую должность. Сестра, узнав о моем намерении, высказалась категорически против.

– Ты что? А что ж люди скажут? Все знают, что ты поступил в аспирантуру, а теперь бросаешь? Что, кишка тонка? Нельзя тебе бросать. Забирай жену в Киев и продолжай учиться.