Шрифт:
И именно я — причина его безумия. Его бешенства. Его страсти.
Я.
Понимание кроет до красного марева в глазах, и я тянусь сама к нему, впервые, наверно, за все время нашего… скажем так, взаимодействия.
Тянусь и кусаю, сильно и сладко, за горло! Практически в то же самое место, куда и он меня до этого!
Конечно, мои губы не обхватывают его шею сколько-нибудь опасно, но он замирает, похоже, до глубины души удивленный произошедшим.
Я пользуюсь его удивлением и жадно, по-вампирски присасываюсь к дубленой коже, кайфуя от терпкого вкуса и своей смелости.
А, когда отрываюсь, он смотрит на меня уже по-другому, с веселым и горячим восхищением и изумлением.
С пару секунд мы изучаем друг на друга, меряемся взглядами, а затем он чуть отклоняется и смеется, громко, взахлеб, блестя в полумраке белыми клыками и белками глаз.
— Ах, ты, мелкая вампирша! — отсмеявшись, хрипит он, — с острыми зубками! Мне нравится! А если так?
Он неожиданно переворачивается на спину вместе со мной и в одно мгновение усаживает сверху на себя!
Я немного неуверенно сжимаю бедрами его торс, упираюсь ладонями в заросшую темным волосом грудь, смотрю, приоткрыв рот от удивления.
А Горелый, надо сказать, невозможно брутально смотрящийся даже в этой позиции, поощрительно прихлопывает меня по бедрам:
— Погнали, вампирша! Хочешь кусать, кусай! Хочешь быть сверху, вперед!
И, не успеваю я даже слово сказать, чуть приподнимает меня и насаживает на себя!
Мне только взвизгнуть от неожиданности удается!
Он огромный в этом положении! Ощущение, что на толстую гладкую палку села!
Не больно, но прямо до предела все натянуто!
— Ну, чего глаза вытаращила? — смеется Горелый, и его лапы мягко скользят по бедрам, а сам он начинает чуть-чуть раскачивать себя подо мной, легко, спокойно пока что… Но ощущается, что это — лишь прелюдия, затишье перед бурей. Его дикий, опять становящийся черным взгляд предупреждает об этом. — Думаешь, если ты сверху, то ты — сверху? А, прокурорша? Думаешь, взяла меня? Нихера-а-а… Это я тебя взял. И буду брать еще, понятно?
Он все ощутимей толкает меня снизу, насаживая еще глубже, уже до практически недопустимого предела, и я растерянно хватаюсь за живот, твердый, жесткий такой, ладони скользят вниз, не давая мне опоры!
А Горелый держит, не позволяя заваливаться на бок и жестко фиксируя на себе, в той позе, которая ему интересна сейчас.
Смотрит на меня жадно, словно взглядом тоже трахает, да еще и куда горячее, чем членом!
И я послушно замираю, позволяя ему это делать. Все мои ощущения сосредоточены внизу, там, где мы соединяемся, там, где он едва-едва выходит из меня, чтоб рывком загнать себя обратно, там, где он все сильнее и сильнее наращивает темп…
— Красивая такая сучка… — хрипит Горелый, ускоряясь все больше, — ведьма… Ядовитая… Совсем меня отравила… Попробуй только свалить теперь, поняла? Поняла? Моя теперь будешь, поняла? Со мной, со мной! Да? Да?
Он бормочет и бормочет эти горячие слова, и я сама не понимаю, как начинаю соглашаться, кивать, постанывать утвердительно, а затем, когда он совсем отпускает себя, своего внутреннего зверя, тараня меня снизу быстро и жестко, еще и жалобно шепчу что-то, умоляю о чем-то…
О чем?
Не знаю.
Не смогу никогда в жизни повторить и вообще вспомнить, что именно шептала всю ночь, выгибаясь в послушных лапах самого опасного, самого страшного человека в своей жизни.
Все же, страх и похоть идут рядом.
Я в такое не верила никогда, но эта ночь убедила в обратном. Очень убедительно… убедила.
Так же, как и утро убедило в том, что все может поменяться в одну короткую секунду…
Глава 23
— Мама, привет!
Что может разбудить похлеще любого будильника, заставить подскочить на месте, да еще и потом холодным покрыться?
Только голос твоего пятилетнего ребенка, весело звучащий из телефона, с совершенно незнакомого номера.
— Привет, моя хорошая… — я сажусь на кровати, вся сжавшись в комок от напряжения, и изо всех сил контролирую голос. Чтоб спокойно звучал. Почему-то в груди поднимается что-то настолько жуткое, настолько чудовищно острое, что дышать не могу! А надо. Надо дышать. Дыши, Карина, слышишь, блять? Дыши. — А ты откуда звонишь?
— Со двора дяди Вити…
Уф… Она у Дмитрича. Уже хорошо.
— А почему номер незнакомый? — уже спокойней спрашиваю я, предполагая, что Дмитрич, возможно, поменял номер или телефон, или еще что-то такое же невинное, а я уже испугалась, дурочка… Завелась…
— А это дядя Стас мне дал позвонить…
В глазах темнеет.
Рядом со мной начинает шевелиться огромная туша Горелого, он сонно тянется ко мне, пытаясь подмять под себя с явным намерением качественно пристроить утренний стояк, но я этого не осознаю.