Лесорубы помалкивали.

И началась такая смута среди керженских раскольников, что сам диакон Александр в страхе разводил руками. Глаза его день ото дня становились задумчивее.

– Питирим добился своего, - грустно говорил он: - посеял смуту в наших скитах.

С ним соглашались, но мириться никто не хотел, всякий толк крепко держался своего.

– Народ любит о нутре пещись более, нежели о боге, - жаловался он Варсонофию. Варсонофий молчал.

Об исчезновении "лесного патриарха" и пафнутьевского попа все позабыли, как будто их и не существовало никогда. Все заняты были своими делами. И вот тут из Нижнего на Керженец заявился опять боевой солдат Матвей - всегдашний гонец епископа. Пришел и, вызвав на волю Варсонофия, вручил ему пакет. А в пакете оказался приказ Варсонофию немедленно явиться в Нижний под конвоем солдата Матвея.

Побелел весь Варсонофий, затрясся. Побежал в молельню лбом стукаться. Диакон Александр и тут хотел прийти человеку на выручку:

– Могу пойти за тебя и я, - сказал он Варсонофию, но солдат Матвей воспротивился:

– Приказано Варсонофию. Ты, батя, посидел под приказом, и буде с тебя...

На следующее утро солдат Матвей увел Варсонофия в Нижний. Опять поднялся шум в скитах. И многие начали молиться за старца Варсонофия, как за мученика, которому предстоит пострадать за керженских братьев.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В один из тех вечеров, когда Филька торжествовал на новогоднем купеческом разливанье и там же, у гостя Олисова, заночевал, к его домику на Печерском овраге подкрался человек. Подошел к окну и крепко постучал, сквозь зубы насвистывая что-то себе в усы.

Степанида отворила с радостью. Догадалась. Гость прошел в горницу и уселся на лавку, словно хозяин дома.

– Ждала?

– Нет, - заотрекалась Степанида.
– Нет! Нет!

– Забыла?

– Да.

– А это не беда.

Сыч поднялся, неторопливо снял кафтан и обнял ее:

– Напомнить можно.

Борода его, черная, курчавая, приятно защекотала лицо Степаниды.

Она вспомнила Кстово. Прижалась к Сычу с улыбкой.

– Голубиная радость моя...

И пошло...

В этот вечер цыган много расспрашивал о Питириме. Как заметила Степанида, добивался узнать у нее - точно ли Питирим собирается из Нижнего уезжать и когда, и куда, и по какой дороге? Степанида сама ничего такого не знала, а если бы знала, то обязательно все рассказала бы этому курчавому красавцу, все без утайки. Поведал Степаниде цыган и о том, что в Нижний собирается атаман. И непременно побывает у нее здесь, в дому.

Когда сели ужинать, цыган завел разговор о Фильке.

– Что твой Филька? Болячка!

– Не твоего тела, и нет тебе дела...

– Что заступаешься? Не идет он тебе... не той масти.

– А какой же?

– Нечестный твой Филька. Будь он тут - удавил бы я его, твоего Фильку!

– Мели, Емеля...

– Не нравятся мои слова?

– Мне все одно.

– За что ты любишь его?

– Никогда и не любила и любить не буду.

– Ух, ты! Голубиная радость! Не люби его...

И, крепко обняв Степаниду, зарычал, точно кот:

– Чур, одному: не давать никому.

Степанида шептала:

– Он - сукин сын. Он - злосчастных в цепи обряжает. Совесть диаволу продал. Он - Иуда, сребролюбец... волчий ухвыстень...

– Лебедь ты моя белокрылая... Уйди ты от него, от шелудивого!.. Немало я коней с чужих дворов сводил, и никогда никто не знал того, а тебя сведу - сам царь со всем своим войском не сыщет: ни русский царь, из рогожи деланный, ни король цыганский...

– А Питирим?

Степанида с силою разомкнула Сычевы руки, уставилась испытующе в его глаза.

– Не поминай о нем, - сморщился Сыч, - особливо на ночь... Присниться может.

– Чтой-то? Ужели такой он страшный?

– Демон преисподний.

– Нет!
– отрезала Степанида.
– Он не такой.

– А ты откуда знаешь?

– Стирывала у него... Хорошо знаю... Он не такой...

– Не тако-ой?!
– Сыч подозрительно оглядел Степаниду.
– А какой?

Степанида молчала. Задумалась.

– Не знаю, но только он ни чуточки не страшный... Филька страшнее. Ой, какой он страшный!

Хохот цыгана оскорбил Степаниду.

– Сравнила пупырь с оглоблей!

– Вот и сравнила. Он страшнее вас всех...

– И меня?

– Никого я не боялась! И тебя тоже...
– Степанида крепко прижалась к цыгану.
– А его боюсь... Он опаснее и тебя и других разбойников... Степанида вся дрожала от страха.

Сыч недоумевал, но, почувствовав Степаниду, горячо прильнул своими губами к ее губам.