Шрифт:
– И кто бы мог открыть тебе глаза на это? Кто бы мог пробудить в тебе гордость разума и противность угнетению? Был ли у тебя такой человек, кроме меня? Дабы поступить так, как ты, - надо быть движимой кем-то... Надо было перешагнуть через грех, а девушке трудно одной совершить то, без наущения.
Елизавета молчала. Насторожилась.
– Утаить от епископа ничего нельзя. Он все знает. Такой человек у тебя был, и не я же один смог употребить силу нежданную, чтобы ты в легкости покинула родительскую кровлю?!
Ласково и любовно горели глаза Питирима.
– Приблизься!
– поманил он.
Она встала, подошла.
– Склонись!
Склонилась. Питирим положил руку на ее голову и громко, властно произнес:
– Да будет разум твой светел и душа твоя чиста перед архиереем... Не того ради богом поставлен епископ, чтобы величатися, напыщатися, во имя якобы почитания, но для того, чтобы все виды смирения христова в образе своем являть, свет истины в народах пробуждать и всякую неправду раскрывать, как то: злых отчуждение языка в ярости невоздержание, отклонение похотей, властей и церкви оглаголание, ложь и клятвопреступление. Аминь!
Он указал Елизавете на ее место:
– Испей. Не буду пытать.
И подвинул ей чашу и мед. Сам стал пить, раскрыв перед собою принесенную из Духовного приказа тетрадь.
Оторвавшись от тетради, он снова с улыбкой взглянул на Елизавету:
– Софрона, поди, забыть не можешь?
Елизавета смутилась так сильно, что чуть не уронила на стол чашу с напитком.
Епископ ее успокоил.
– Стыд и робость украшают девство, однако, епископ любит тебя и знаешь ты его близко.
Елизавета оживилась:
– Забыть трудно Софрона... Он был моим добрым наставником... Он хороший.
– Дружба одного человека благоразумного дороже дружбы всех людей неразумных... Давно известно. Но, оказывая доверие, смотри, как бы получающий его, будучи человеком двуличным, не воздал бы тебе за добро злом и хулой.
– Может, но не Софрон.
Питирим покачал головой.
– Плохо, когда сердце управляет разумом и любовь застилает глаза...
– Я знаю его!
– вспыхнув, с гордостью возразила епископу Елизавета.
– Враг людей не может быть другом и в любви... Говорит доброе, а творит злое. Дознано: жил он блудно с посадскою гулящей жонкой Степанидой... А она живет блудно якобы с Филькою, кузнецом посадским... И она же в Печерском монастыре блудила... Знаешь ли ты ее?
Елизавета, побледнев, еле слышно прошептала:
– Может ли то быть?
– Показано многими.
– Он любит народ... Он страдает о нищете, о кабале народной... У него много друзей среди бедных.
Глаза Питирима заблестели в полумраке; стали большими и неподвижными. Он еще ближе подвинул к ней мед.
– Пей же, моя подруга! В моем одиночестве ты мне - посланное богом утешение... Беден я. Никто со мною не говорит так, как думает, только ты одна...
Елизавета для вида прильнула губами к фарфоровой чаше. Ей стало жаль епископа. Голос его был печален.
– Остерегайся льстецов и притворщиков, - продолжал Питирим.
– Вот ведь и народ нашелся, доверяющий свои тайны Софрону... Народ этот бродяги, безместные скитальцы. Если бы они знали, куда он приведет их...
– Нет!
– с гордостью произнесла Елизавета.
– С ним дружбу водят не одни только бедняки, но и богатые люди, купцы, посадские...
– Не поверю я этому! Не пытайся меня уверить в противном...
– сказал Питирим.
Елизавета вспыхнула:
– А первый от них - именитый гость Олисов...
– Афанасий?!
– Да.
– А второй?
– с улыбкой спросил Питирим, как бы шутя.
Это еще более задело Елизавету, и она стала называть имена многих других купцов и зажиточных посадских людей, а когда кончила, Питирим спросил ее, уже не улыбаясь: не знает ли она, какие у Софрона знакомые люди из раскольников на Керженце. Елизавета долго думала и назвала только одного старца Авраамия - "лесного патриарха", а на посаде Фильку-кузнеца.
– И кузнец раскольщик?
– переспросил, как бы мимолетно, Питирим.
– Раскольщик, но вида не показывает... Софрон его отвращал от раскола, а он его не слушает...
Епископ грустно покачал головою.
– Мало ты знаешь. Ни один раскольщик такого зла не может сделать в государстве, какое сей лицемерный юноша... Отринь твою веру в него, утопи в негодовании свою привязанность к нему... Он оклеветал тебя, обвиняя тебя в блудодеянии с ним и в заговоре к бегству на низовья, к ворам на промыслы...