Слепец закашлялся, хрипло произнес: "Не могу".

– Не тяни!
– топнула на него Елизавета.

Слепец продолжал:

– А потом, когда стала царицей, обманула-де и короля французского, не заключая с ним союза, обманула и его, Шетарди, а он-де близко сошелся в те поры с особою твоего величества... После сих речей он спросил Лестока: "Рыхловского тоже оттерли от двора?" Лесток сказал: "Спросите его самого, он сидит тут же!" Все стали кричать наперебой, спрашивать поручика Рыхловского.

Елизавета побледнела. Опустилась в кресло.

– А поручик что?!

– Он вскочил со скамьи, стукнул кулаком по столу и крикнул: "Подлые речи слушать не желаю! Про царицу клеветать не дозволю! Достоит ли офицеру позорить клеветою какую ни на есть женщину, а не токмо матушку-императрицу?!" И, хлопнув дверью, поручик ушел. Его пытались задержать, но не смогли. После его ухода граф Лесток сказал: "Теперь он опасен. Надо его застрелить!"

Слепец заупрямился: "Не могу, не могу больше!.. Не губи, красавица-государыня! Не заставляй хулу на тебя устами моими повторять?.."

Елизавета вынула из шкатулки пригоршню золота и отдала слепцу.

– Говори! Я должна все знать, а после ты сыграешь мне пиесу... Будешь награжден мною за свою музыку и за свою правду.

Жалобным голосом продолжал слепец:

– И сказал Шетарди, якобы женщины такие, да еще коронованные, имея власть великую над мужчинами, не могут удовольствоваться единым мужем, хотя бы и законным, тому-де свидетельством являются истории многих дворов. И называл он Елизавету Великобританскую, и поминал Марию Стюарт и всяких иных заморских цариц, у всех-де были любовники, и все-де тем промышляли, ища себе поддержку среди войск и царедворцев. И спорили они о том, чья фигура лучше и лицо также, царицы или жены морского генерал-комиссара Лопухиной. Лилиенфельд и Грюнштейн сказали, что, по их мнению, всеконечно, Лопухина много прекраснее вашего императорского величества и много лучше танцует менуэты, чем ты, царица.

Заметив, что Елизавета почувствовала себя нехорошо, Василиса засуетилась, подала ей кувшин с водой, к которому та и прильнула с жадностью.

– Довольно, - пошептала она, - благодарствую. Иди.

Василиса толкнула слепого в плечо, и тот исчез.

– Однако же, слава богу, что я про то узнала. Я сама опасалась того шетардиева предательства и не оставлю его втуне, - сказала Елизавета. Могу ли я после того быть союзницею Франции? А Лопухина? Гадкая баба! Фу!

Василиса назвала ее в угоду царице коротко, по-солдатски. Елизавета снова крепко обняла и облобызала свою мамку.

– Теперь я знаю, что всего оного причиною, - сказала она, - все те офицеры, солдаты и прихлебатели моего двора времен, когда я была принцессою. Возведши меня в степень государыни, они хотят, чтобы я была таковою же и на престоле и не спрашивала бы с них строгостию своею повиновения... Бывая временами мне равными, они хотят, чтобы я оставалась в оном положении и с державою и скипетром в руках и не считала их холопами своими! Не бывать сему! Царица я!..

Елизавета крупно, по-мужски, зашагала из угла в угол. Она погрозила в окно кулаком.

– Постойте! Увидите, какая я. Все увидите! Меня судят, а я хочу по-своему жить. Чрезмерная воздержанность означает слабость и хилость, иногда осмеяния достойную, как в мужчине, так и в женщине. Притворная стыдливость - украшение трусов. Повинен ли человек, имеющий голову, в том, что мыслит? За что винят меня, имеющую первостепенную красоту?..

Сказав это, она снова остановилась перед зеркалом. Затем голосом командира произнесла:

– Советоваться будем. Вечером, после всенощной, собери у меня моих советниц: Мавру Егоровну Шувалову, Воронцову Анну, Елизавету Ивановну и нового духовника моего отца Дубянского, а теперь, дорогая Василисушка, собирайся к вечерне... Пойдем наши прегрешения замаливать. Думается велики они есть, коли так много о них говорят во всех заграницах даже... Собирайся.

Василиса втайне торжествовала. Наставление Бестужева она выполнила в точности. Значит, теперь будет награда от него.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

После богомолья Елизавета в скорбном молитвенном настроении хотела расположиться на отдых, но ординарец доложил, что в приемной просит разрешения войти Александр Иванович Шувалов, один из помощников начальника тайной канцелярии Ушакова.

– Опять?!.
– недовольно вздохнула она, раскрыв Псалтырь.
– Ну, пускай идет!..

Шувалов, как всегда касаясь пальцами правой руки пола, низко поклонился царице.

– Что, Иваныч! Иль неотложность?
– спросила она.

Шувалов, согнувшись, мягко ступая по ковру, подошел к ней и поцеловал ее руку.

– Прости, государыня!.. Бью челом тебе, матушка! Охрани люди твоя от беса полуденного!..

Елизавета озадаченно вздернула тонкими бровями.

– Слушаю тебя.

– Позорно мне, пресветлая наша владычица, и говорить-то тебе о сем блудодеянии врагов царей и церкви... Ни геройства, ни добродетелей, ни самоотвержения не жди, государыня, от оных людей... Вот взгляни своими святыми очами.