Она пахнет кровью, страхом и мочой – а ещё мёдом, и молоком, и печёными яблоками с корицей, только из духовки – всё забытые запахи. Что-то с ними связано. Она дышит ртом, потому что носа у неё нет. Дыхание прерывистое, затухающее.

Возможно, её взбодрит игра?

Зверь нюхает. Лижет ладонь лежащей: какова на вкус?

Кусает.

Сладко.

***

Выстрелы застают братву в гостиной. Поддатые Киренцов и Афоня Перелыгин, тощий бандюган с узким клювастым лицом и кожей, будто присыпанной пеплом, безуспешно пытаются загнать в лузу три последних биллиардных шара. Самец раскладывает пасьянс на приземистом столике, сдвинув в сторону початые бутылки и кисло пахнущую, уже заветревшуюся, закусь. По ящику крутят музло. Белобрысая певица надрывается на полную, но выстрелы всё равно громче.

Самец вскакивает, задев стол и опрокинув пузырь «Смирновки» на тарелку с красной рыбой. В комнату вваливается Пэш. Его короткие волосы слиплись от дождевой воды, и кажется, будто на голову амбала натянули презерватив. Лицо белое, почти прозрачное. В лапе, здоровенной, как ковш экскаватора, выглядящий игрушечным ТТ.

– Потычу хана! – вываливает он хрипло, упреждая вопросы.

У Перелыгина и Киренцова разом вырывается:

– Чего?!

– Там волчара, – басит Пэш, запястьем вытирая сопли. – Матёрый, как я не знаю! Три маслины в него всадил – (Пэш любит приврать) – а хоть бы хны!

Киренцов безыскусно матерится, а Самец не верит:

– Чё с бугром?!

– Да сказал, чё! – огрызется Пэш, но уже не так громко: Самца он уважает и чутка побаивается. Не как Пал Пота, но всё же. – Волчара задрал. Реально здоровенный, сука!

– Па-ашли вытаскивать! – орёт Самец. Киренцов и Перелыгин бросают кии и выхватывают из кобур стволы, с которыми, кажется, расстаются только в бане.

– Волк же…

– Ты или промазал, или утёк он… – рыкает Самец, и тут словно в насмешку раздаётся вой. Снаружи, но такой громкий и близкий, будто зверь уже в доме. Лишившиеся главаря «кхмеры» на миг цепенеют. Пэш точно уменьшается в размерах, и даже Самец робеет, но тотчас берёт себя в руки:

– Завалю паскуду!.. Да выключите эту срань! – рявкает он на телек, где Вика Цыганова поёт про любовь и смерть, добро и зло.

– Шумите, ребятки, – раздаётся дребезжащий голосок. Со второго этажа спускается по лестнице Пал Потов гость и родитель, Михаил Иванович. То ли спрашивает, то ли журит. – Озоруете. До седьмых петухов, эхе-хе.

– Щас всё решим, – увещевает Перелыгин старика. – Вы к себе идите, Хал Ваныч, нельзя тут…

Вновь вой, теперь под окном. Вибрирует стекло, звенят бутылки, и в жилах каждого стынет кровь. Один Иваныч ничего не соображает – вращает глазами и вертит головёнкой.

– Завалю паскуду, – повторяет Самец, и оконное стекло взрывается. Осенний смерч влетает в гостиную, разметав чад попойки. Посечённые осколками гардины треплет буря. И вместе с ненастьем в дом врывается чудовище.

Единственная мысль вонзается в мозг Самца, как строительный костыль: «Разве это волк?»

Перелыгин и Киренцов вскидывают стволы и начинают пальбу. Зверь, чёрный, как ночь, из которой он явился, припадает на лапы и принимается кружить юлой, щёлкать зубами, пытаясь поймать жалящих его шершней. Его шкура лоснится от воды. Лапы зверя скользят по усыпанному осколками паркету, а Самец думает про напугавший его до усрачки фильм «Вой», который он смотрел во времена засилья видеопрокатов.

Зверь прекращает вертеться и отряхивается – точь-в-точь пёс, только размером с диван. Самая большая псина из всех, что Самец когда-либо видел.

А ещё Самец видит, что пули не наносят зверю вреда.

Пэш орёт трубой, и на миг Самец глохнет на левое ухо. Пэш палит вслепую. Ни одна из его пуль не достигает цели – все уходят в Киренцова, оказавшегося на линии огня. На несвежей рубахе бугая распускаются кровавые мясные цветы – под лопаткой, на пояснице. С бабьим «Ах!» Киренцов вскидывает руки, делает пируэт и с кошмарным грохотом падает на столик, на бутылки и снедь. Ещё одна пуля из ТТ Пэша пробивает телек, затыкая Цыганову. Иваныч сидит на лестнице, хохочет и хлопает в ладоши, будто в такт детской песенке. Гостиную затягивает удушливый дым.

Cбитый с толку зверь крутит мордой, разбрызгивая хлопья розовой пены. Пасть распахнута, зубы – как у динозавра. Перелыгин прерывается, чтобы сменить обойму, и страшилище наконец делает выбор.

Оно врезается в Перелыгина взъерошенной мускулистой торпедой, звериное рыло сминает живот, и Перелыгина несёт по воздуху – ноги в стороны. Он врезается спиной в биллиардный стол. «Макаров» кувыркается по протёртому салатовому сукну. «Кр-рак!» – жуткие клыки проламывают грудную клетку с правого бока, рёбра раскрываются, как крышка сундука, и на вбуравливающуюся под кости морду хлещет густым варевом кровь. В дыре трепыхаются пузырящиеся ошмётки – изодранное лёгкое. Зверь вырывает лёгкое и отшвыривает прочь, как нестерпимую гнусь. Перелыгин скатывается со стола. Башка зверя разворачивается на Самца с Пэшем, точно ракета с тепловым наведением – на цель.

ТТ Самца лежит на тумбочке рядом с раскуроченным телеком. Не достать – но идея, которая осеняет бандоса, кажется куда лучше. Чулан второго этажа Пал Пот приспособил под арсенал, где, среди прочих игрушек хранится обрез охотничьего ружья. Адская тварь может быть сколь угодно крепкой, но обрезы и созданы для того, чтобы разносить крепкое в клочья.

Пэш отстрелялся. Он роняет ствол и пятится к выходу. Самец оказывается проворней. Юркает громиле за спину и изо всех сил толкает его на приготовившегося к новому броску зверя. Пэш всплескивает руками, как человек на краю пропасти. Зверь перепрыгивает стол, хвостом сметая посуду, уцелевшую после падения Киренцова, а Самец кидается к лестнице. Позади ревёт, визжит, зовёт маму Пэш. И – чавкающее, давящееся хрумканье.