Тоже переживу.

Дырка в полу за загородкой после того, как я снимаю крышку, не оставляет сомнений, для чего она предназначена?

Можно нос зажать.

В общем, из спальни я выхожу очень даже довольная. В обновках.

А когда нахожу через дверь похожие покои, необжитые – становлюсь еще более довольная. Пусть даже слуги не живут в подобных местах – не важно. Мне не указывали, какую именно спальню себе брать, значит воспользуюсь той, что мне понравится.

На этом этаже оказывается семь комнат. Три заперты, три – спальни. Былая роскошь чувствуется в каждой. И седьмая, которую я определяю как музыкальный салон. Посередине инструмент, похожий на синтезатор, только не от электричества, и засунутый в резную деревянную коробку. Продавленные диванчики. Книжный шкаф – на книги я смотрю мельком, но решаю, что с пищей духовной стоит обождать, пока не поем нормальную. Да и неизвестно, могу ли я читать и не рассыпятся ли страницы.

Все двери выходят в довольно широкий коридор, по обеим сторонам которого лестницы. Одна наверх – и, по ощущениям, ночью я по ней сюда и пришла. То есть там галереи, заброшенные залы и дракон.

А одна – вниз. И всякие кухни и хозяйственные постройки по логике вещей должны быть где-то там. Как и выход на улицу.

Мой выбор очевиден.

Я решительно начинаю спускаться… но этажом ниже меня ждет сюрприз…

– А-аа! – верещу, убегая от внезапно появившейся светящийся дряни.

«Пиу-пиу-пиу», – издевается полупрозрачный сгусток и пытается меня догнать и сожрать.

– Спасите! – ору неизвестно кому, буквально слетая по лестнице вниз… и ниже… и ниже… Да хоть под землю в местный Ад, только бы не попасться этой штуковине в рот! Если у нее вообще есть рот.

«Ш-ш-ш», – шипит еще один сгусток, большего размера и более прозрачный, возникший из ниоткуда – буквально из стены! – и бросившийся вслед за мелким.

– Не трогайте меня! – визжу на самой высокой ноте, вбегая в что-то, что я мельком определяю как холл. Запущенный, как и все здесь. А потом, толкнув массивную дверь – на улицу, на крыльцо.

Дневной свет бьет по глазам, а я сама ударяюсь обо что-то большое и твердое…

Мужик! Родненький!

– Т-там… т-там…– заикаюсь и тычу пальцем в сторону двери, откуда выбежала. Другой рукой вцепляюсь в мужика, только бы он не ушел и не оставил меня один на один с этими смертельно опасными штуковинами. Которые исчезают, между прочим…

– Что. Там? – уточняет он и пытается оторвать от себя.

Фигушки.

Не оторвешь.

– Летает. Пищит. Прозрачное. Страшное. Убить пытается! – выдаю скороговоркой все данные.

– В твердыне?

Ой, а попроще не мог свой замок назвать?

– Да!

Ему все таки удается отстранить меня и заглянуть мне в глаза. Не знаю, что он там видит, но на его лице проступает какая-то бесконечная усталость и жалость. И в голосе это же сквозит, когда вздыхает:

– Только не говори мне, что в твоем родовом гнезде предки не живут.

Я только и могу, что глупо хлопнуть глазами.

Но сама же не глупая…

Предки – это кто-то, кто давно умер.

Если живут – это как бы умер, но часть осталась.

И эту часть у нас на Земле привидениями называют…

– П-привидения? – облизываю пересохшие губы.

На мгновение переводит взгляд на них и тут же к глазам возвращается.

– Не оскорбляй предков простонародными названиями, – морщится.

Привидения, значит.

А-ааа!!

Я глубоко и часто дышу, стараясь вернуть себя в состояние оптимистичного равновесия, в котором мне удалось оставаться аж целый час в течение этого утра. А потом пищу, всматриваясь в него:

– П-почему… почему они хотели меня уничтожить?

– Уничтожить – вряд ли, – сообщаетс усмешкой. – Может играли, может напугать хотели. Или пошутить. Ты так громко верещала, что даже я вернулся – а им одно удовольствие.

– Еще бы не г-громко…

– Они с деревенскими, бывает, так и играют. У тех тоже предки в домах не задерживаются. А твердыня велика. Насколько мал и убог был твой дом, если ты с ними не сталкивалась? А ведь крепость предателей, наверняка, переполнена… Так ты деревенская или благородная? Чьего рода? Или ты даже этого не помнишь?

Он замолкает, задумчиво меня разглядывая. Прям чувствую, что с языка у него снова готовится сорваться что-то вроде «больная баба». Не позволяю.

А то достало уже это прозвище.

Да и думать долго ему вредно.

Перехватываю инициативу:

– Может не помню, может не было ничего, что помнить стоит, – бурчу и отступаю назад. Но возвращаться не спешу в «твердыню». – Голова кругом от голода и вообще… всего. А предки так неожиданно на меня напали, что я не сдержалась. Как мне убираться и готовить здесь, если будут вот так вот из-за угла вылетать, а?