Задурил Митрофан, отвык от настоящей работы, стал к чужому добру руку тянуть. Как-то насыпал полную варежку сахарного песку, приготовленного для сдобы, и попался. Выгнали из пекарни.

Поступил Митрофан в сторожа. Но и там не сработался, уволили. Приходил после этого токоловский колхозный председатель звать его на работу, но где там — и слушать Митрофан не захотел: мол, не колхозник я, инвалид войны, мне и так помогать обязаны.

И бросил Митрофан Телятников всякую работу. Дети его выросли и разлетелись кто куда. Остался он с женой Акулиной Терентьевной, тоже нигде не работающей.

Дом их на самом краю, на отшибе села, недалеко от реки Лозовицы. Спать они ложатся рано, вместе с курами. Перед сном Митрофан Гаврилович иногда читает вслух журнал «Крокодил». Он покупает его в городе, и это единственное чтиво проглатывает с наслаждением, комментируя и пересказывая деяния какого-нибудь Петра Петровича из керосинной лавки. Особенно нравится ему, когда критикуют начальников да тех, что покрупнее. Тут уж он преображается, машет руками и кричит:

— Все такие, Акулина, все! Нет на земле правды!

А с утра он начинает хлопоты. Хозяйство хоть и небольшое, но и для него что-то надо сделать, и каждая травинка, каждое бревно даются ему с боем. Корову попасти — плати семьдесят рублей. За дровами съездить — тоже деньги гони.

— Всем бесплатно, а с меня деньги? Почему такое? — шумит Телятников возле правления.

— А потому, друг ситный, что ты на земле живешь, а от земли нос воротишь, колхозом брезгуешь, из «Чистых прудов» утек и к нам не пристал, — отвечают ему люди. — Бери любую работу в бригаде, и все тебе обеспечено. Колхозником будешь! Почет и уважение!

— Тяжело мне работать, инвалид я, под бомбами, под снарядами…

— Перестань ныть, Митрофан. Почти все фронтовики у нас инвалиды. Вон Жмуров Петр с одной ногой стадо пасет. А Григорьев, а дядя Андрей Королев, а Бычков? Изленился ты, изоврался.

Давно уже Телятниковы никуда не ходят: ни в кино, ни на спектакли, ни к соседям. Только в мае, в День Победы, пришел Митрофан Гаврилович в клуб, где под музыку чествовали колхозных фронтовиков, выдавали им премии. Как чужой стоял он в сторонке, а потом дрогнувшим голосом спросил председателя:

— А что же мне-то, кроме грамоты, денег не дают? Я ведь тоже…

— Знаю, Митрофан Гаврилович, что вы инвалид войны, знаю, — сказал председатель. — Но насчет денежных премий решило правление, а не я. Ты же, извини, не колхозник. Грамота от военкомата тебе полагается, мы выдали, а насчет денег народ постановил… Извини!

Может быть, это было жестоко в такой день, но все эти фронтовики, инвалиды, помеченные орденами и осколками, трактористы, ездовые, хлеборобы, многим из которых уже под семьдесят, молча и долго смотрели на Телятникова и ничего не сказали. Потом снова заиграла музыка, кто-то запел «Землянка наша в три наката». Митрофан тихо побрел по улице, и эта музыка, знакомая, волнующая песня давили его к земле, рвали сердце. Никогда в жизни он не чувствовал себя так одиноко. Никогда в жизни…

И вот мы снова встретились с Митрофаном Телятниковым. Он меня тоже узнал: еще бы, заметка о нем была в газете, я ее и писал. Он прифрантился, сбрил бороду, помолодел вроде.

Выслушав его, Ведерников спросил:

— Ну, блудный сын, значит, тянет родная-то нива? Или на наш заработок позарился? Сейчас изменились времена. А еще не то будет! Читал, какие средства на деревню отпустить занаряжено? Дух захватывает! С умом бы только ими распорядиться, сторицей государству вернуть.

— Читал… Если по правде, это меня и подтолкнуло, навечно решил в свою деревню. Я ведь все умею, ты не сумлевайся. Печи кладу и каменщиком могу. Ну, и, сам знаешь, по хлебному делу рабатывал, в пекарне тестомесом был…

— Один я, товарищ Телятников, решать не буду. Есть правление, за ним и будет последнее слово: принять тебя в колхоз или нет. А заявление оставь. Сообщим тебе в Токолово…

Телятников мотнул головой и вышел. Мы долго молчали.

— Примете? — спросил я.

— Из-за гуманности надо принять, думаю. Работать он будет, вижу, что осознал. Вот посмотришь, как беглецы потянутся в деревню. Потянутся, я верю… Не говоря уж об истинных хлеборобах. Ты погляди, деревня-то какой становится: телевизоры, плиты газовые, дома каменные строятся, магазины какие, комплексы животноводческие…

Анюте Белоглазовой двадцать три года. Но посмотришь на нее, беленькую, хрупкую, в платьице с короткими рукавами, и подумаешь: школьница, ну, самое большее — в десятый класс перешла. Маленькая Анюта, но авторитетная, депутат райсовета, на собрании, когда надо, так отчитает, что виновник готов сквозь землю провалиться.

На последнем совещании культработников Ольга Ивановна, похвалив Гусевскую библиотеку, так отозвалась о Белоглазовой:

— В библиотеке у Анюты Белоглазовой всегда горит огонек! И душа у нее горит, и людей греет, свет им ясный несет. Побольше бы таких огоньков в нашем районе.