Он спустился на первый этаж, мурлыча под нос арию из «Свадьбы Фигаро». Родители, не привыкшие ложиться после полуночи, все еще спали. Леон вошел в лабораторию и увидел, что тройная упаковка, в которой хранился полковник, плотно закрыта, а сверху нее Готон положила маленький крест из черного дерева и ветку священного букса. «Черт знает что тут устраивают!» – пробормотал он сквозь зубы со слегка скептической улыбкой. В тот же момент он заметил, что разнервничавшаяся Клементина забыла привезенные для нее подарки. Леон сложил их в пакет, посмотрел на часы и решил, что никто его не осудит, если он прогуляется до дома мадемуазель Самбукко.

Судя по всему, почтенная тетушка, привыкшая, как все провинциалки, вставать ни свет ни заря, уже отправилась в церковь, а Клементина наверняка с самого утра работает в саду. Так оно и оказалось. Девушка бросилась к своему жениху, позабыв, что держит в руке маленькие грабли, и, приветливо улыбаясь, подставила для поцелуя свои прекрасные розовые, слегка влажные щечки, раскрасневшиеся от работы, которая явно доставляла ей удовольствие.

– Вы не сердитесь на меня? – спросила она. – Вчера вечером я выглядела просто смешно. Тетя до сих пор меня ругает. А еще я забыла забрать прекрасные вещицы, которые вы привезли мне от этих дикарей. Не подумайте, что я ими пренебрегла. Я так счастлива, что вы все это время думали обо мне так же, как и я о вас. Я хотела послать за ними, но не стала этого делать. Сердце мне подсказало, что вы сами придете.

– Ваше сердце хорошо меня знает, дорогая Клементина.

– Было бы ужасно, если бы оно не знало того, кому принадлежит.

– Как вы добры и как я вас люблю!

Она прислонила грабли к дереву и повисла на руке своего будущего мужа, сделав это так томно и грациозно, как делают одни лишь креолки.

– Давайте пройдемся по саду, – сказала она. – Я покажу вам, как мы все здесь красиво устроили.

Леон был готов восхищаться всем, на что укажет ее пальчик. Все равно он ничего не видел вокруг, кроме нее. Грот Полифема 10 и пещера Какоса 11 показались бы ему привлекательнее садов Армиды, если бы Клементина предпочла прогуливаться в своем розовом пеньюаре именно в пещерах злых великанов.

Он поинтересовался, не будет ли она сожалеть, когда покинет это чудесное местечко, на украшение которого положила столько трудов.

– Зачем же жалеть? – не покраснев, сказала она. – Ведь жить мы будем совсем недалеко, и разве мы не будем приходить сюда каждый день?

Будущее бракосочетание считалось настолько решенным вопросом, что накануне о нем даже не стали говорить. Оставалось лишь напечатать приглашения и назначить дату. Об этом событии, ставшем уже очевидным, естественным и очень приятным, простодушная и бесхитростная Клементина давно говорила прямо и без ложной стыдливости. Она успела обсудить с госпожой Рено все, что касалось обустройства их будущей квартиры, и даже сама выбрала обои. Она без стеснения обсуждала с будущим мужем, как замечательно они вместе заживут, кого пригласят в свидетели, как будут наносить визиты после свадьбы, в какой день недели будут принимать гостей, и как поделят время между личной жизнью и работой. Ее интересовало, чем намерен заниматься Леон, как организует свою работу, и будет ли он вести научные исследования. Эта замечательная юная женщина стыдилась бы носить имя бездельника и не смогла бы прожить всю жизнь с тунеядцем. Она заранее пообещала Леону свято почитать его будущую работу, да и сама собиралась вести деятельный образ жизни и не сидеть сложа руки. В ее планы входило сразу заняться хозяйством под руководством госпожи Рено, для которой домашние хлопоты стали слишком обременительны. Кроме того, нельзя было забывать, что вскоре появятся дети, которых необходимо кормить, воспитывать и обучать. Этому полезному и благородному занятию она намеревалась предаваться исключительно сама. Впрочем, своих сыновей Клементина собиралась отправить учиться в коллеж, чтобы подготовить их к общественной жизни и своевременно привить им понятия о равенстве и справедливости, которые составляют нравственную основу благонамеренного человека. Леон слушал ее, не перебивая, и периодически вставлял слова одобрения. Ведь они были созданы друг для друга, на все вещи смотрели одинаково и даже одинаково мыслили. Такая невероятная гармония отношений возникла благодаря полученному ими воспитанию, причем возникла она раньше, чем они поняли, что полюбили друг друга.

– А знаете, – сказала Клементина, – вчера перед тем, как войти в ваш дом, я испытала странный трепет.

– Надеюсь, вы не думаете, что мое сердце билось не так сильно, как ваше!..

– О! Но у меня все было не так. Я почувствовала страх.

– Чего вы испугались?

– Я боялась, что вы окажетесь не таким, каким я себе представляла. Подумайте сами, ведь мы не виделись больше трех лет! Я хорошо помнила, каким вы были накануне отъезда, а воображение помогало мне восстановить в памяти моего Леона, весь его образ. А что, если бы вы оказались совсем другим? Как бы я себя чувствовала в присутствии совсем нового Леона, не такого, каким я давно вас люблю?

– Вы меня пугаете. Но, увидев вас, я сразу успокоился.

– Помолчите, сударь. Не будем говорить о том, что произошло в начале нашей встречи. Иначе я опять покраснею. Поговорим лучше о бедном полковнике, из-за которого я пролила столько слез. Каково ему было этим утром?

– Я совсем забыл спросить у него, как он себя чувствует, но если хотите…

– Не стоит. Можете сообщить ему, что сегодня я собираюсь его проведать. Мне необходимо взглянуть на него при дневном свете.

– Я был бы рад, если бы вы отказались от этого странного намерения. Зачем вам вновь испытывать такие горькие чувства?

– Ничего не могу поделать. Нет, правда, дорогой Леон, меня тянет к этому старику.

– Отчего же к старику? Он выглядит, как человек, умерший между двадцатью пятью и тридцатью годами.

– А вы уверены, что он умер? Я сказала старик, потому что этой ночью видела сон.

– Ах, вот как! И вы тоже!

– Да. Вы помните, как вчера я разволновалась? Тетя потом долго меня ругала. А затем мне вспомнилось страшное зрелище: моя бедная мать на смертном одре… Все это произвело на меня ужасное впечатление.

– Бедное мое сердечко!

– Ну а потом я уже не хотела ни о чем думать, поскорее легла и так крепко закрыла глаза, что сразу заснула. И мне тут же приснился полковник. Он лежал, как и раньше, в своем тройном гробу, но волосы у него были длинные и седые, а лицо стало добрым и постаревшим. Он просил нас захоронить его в освященной земле, и мы с вами вдвоем отнесли его на кладбище Фонтенбло. Там мы подошли к могиле моей матери и увидели, что надгробный камень сдвинут в сторону. Мать в белом платье лежала в могиле, но она подвинулась, чтобы рядом образовалось свободное место и, казалось, ждала полковника. Но каждый раз, когда мы пытались опустить его в могилу, гроб вырывался из наших рук и повисал в воздухе, словно он был невесомым. Я ясно видела черты лица бедного старика, потому что его тройной ящик стал таким же прозрачным, как стекло лампы, что подвешена к потолку в моей комнате. Он выглядел опечаленным, и из его сломанного уха обильно сочилась кровь. Внезапно он вырвался из наших рук, гроб рассыпался в прах, и после этого я уже ничего не видела, кроме него. Он был бледный, как статуя, и огромный, как самый высокий дуб. Его золотые эполеты удлинились и превратились в крылья, затем он поднялся до самого неба и обеими руками благословил нас. Я проснулась вся в слезах, но не стала пересказывать этот сон тете, потому что испугалась, что она опять будет меня ругать.