— «А вы, купцы и гости, сколько отягощались? Мы же хотим вас жаловать беспримерно, в течение дней мирных и тихих. Дерзнёте ли быть непреклонными? Но от нашей царской руки не избудете!..»

«Ежели бы царской?! — воскликнул в душе дьякон Николай. — Знал же я тебя, окудника-расстригу!» И снова прислушался.

— «Иду я и сяду на престоле отца моего, иду с сильным войском, своим и литовским, ибо не только россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнью. Самые неверные ногаи хотели следовать за мною: я велел им остаться в степях, щадя Россию».

— Да он же устращает нас, сей Гришка Отрепьев! — воскликнул митрополит Крутицкий Геласий, который слушал Плещеева с паперти собора Покрова-на-Рву.

Так оно и было, потому как Лжедмитрий знал: будут непокорные.

— «Страшитесь гибели, временной и вечной, — звенел голос Плещеева, — страшитесь ответа в день Суда Божия: смиритесь и немедленно пришлите митрополитов и архиепископов, мужей думных, больших бояр и думных дьяков, людей воинских и торговых бить нам челом, как вашему царю законному!»

Последние слова Наума Плещеева прозвучали ещё в полной тишине. А близ кремлёвской стены, у торговых рядов, на крыше рубленого ларька, возник Богдан Бельский — драная борода, покинувший место ссылки в Нижнем Новгороде вскоре же, как узнал о смерти Годунова.

— Слушайте, россияне! — крикнул он. — Города и войско поддалися без сомнения не ложному Дмитрию. Он приближается к Москве. Будем ли стоять против его силы за ненавистных Годуновых, пожирателей державной власти? Для их спасения предадим ли Москву пламени и разорению?

Но не спасём ни их, ни себя сопротивлением бесполезным. Зову вас прибегнуть к милосердию Дмитрия! Зову вас очистить Кремль от ненавистных годуновских клевретов! Зову приготовить место и трон законному царю! — И Богдан спрыгнул с ларька на руки своих холопов.

Всё, что случилось потом, было подобно стихийному бедствию: народ валом двинулся в Кремль.

Дьякон Николай сей же миг побежал в Успенский собор, скоро же рассказал патриарху о том, что увидел и услышал на Красной площади.

— Теперь они подвигнулись и ломятся в Кремль...

Иов слушал торопливую речь Николая молча. Да и что он мог сказать в ответ, понимая суть события до крайности. Он подумал лишь об одном, о том, что боярин Наум Плещеев огласил приговор Годуновым, приговор юному царю Фёдору, всем его приближённым. И всё же Всевышний побудил патриарха к действию. Он попытался пробудить мужество в боярах, в дворянах, в служилых людях, которые находились в соборе, он стал призывать их с амвона:

— Дети мои, Гришка Отрепьев прислал своих послов на Красную площадь. Идите и уймите их! Да тут ли боярин Семён Годунов?

— Видим его! — крикнул кто-то.

Увидел боярина Семёна Годунова и патриарх, сурово произнёс:

— Что же ты бездействуешь? Ты же царёв телохранитель! Где твои рынды? Где кустодии? Где твоя власть над ними?! Именем Всевышнего повелеваю!..

Но боярин Семён Годунов угнул свою седую голову и ничем не выразил былой готовности постоять за родную государеву кровь. После смерти племянника Бориса он сник, растерял свой пыл и ярость, постарел до дряхлости и покорился судьбе. Вскоре же она пришла за ним: он был отправлен в ссылку да в Переславле-Залесском «ненароком» задушен слугами Лжедмитрия.

— Не слышу твой голос, боярин Семён, — напомнил о себе патриарх.

Однако было уже поздно что-либо сделать в защиту государя и всех, кто был близок к Годуновым.

Возбуждённая многотысячная толпа горожан уже заполонила Соборную площадь. Она смяла стражей у кремлёвских ворот, накрыла лавиной небольшой отряд пеших стрельцов, которые и не думали сопротивляться. Часть огромной толпы валом покатила к Успенскому собору и ворвалась в него. Раздались, вопли и стоны: полилась кровь, кого-то затоптали ногами, кого-то из священнослужителей и бояр потащили на суд и расправу. И достали в алтаре собора патриарха Иова и его дьякона Николая. Иов только и крикнул:

— Одумайтесь, дети мои! Покиньте алтарь, и Всевышний простит вам сей грех!

— Долой! Долой раба Годуновых! — закричали с амвона.

— Я не раб! Но есть ваш духовный пастырь, — сурово произнёс патриарх. Он встал на колени перед иконою Владимирской Божьей Матери и сказал последнее: — Здесь, перед святынею России, я был удостоен сана первосвятителя и девятнадцать лет хранил православие. Ноне вижу бедствие церкви, торжество обмана и ереси! Матерь Божия, спаси русскую православную церковь!