Несколько дней я провела в состоянии зомби, машинально пила лекарства, что давала мне Эни, принимала пищу, практически не различая вкусов, хотя токсикоз все-таки давал о себе знать несколько раз. Эдмунда я попросила не распространяться о моем положении. Я принципиально хотела, чтобы Рейган узнал об этом первым.

Однажды я поинтересовалась у Эни.

— Может, ты знаешь, у кого можно спросить, что происходит с моим мужем? Может, есть в замке человек, кому присылают информацию с поля боя?

— Я постараюсь узнать, Ваше Высочество.

На третий день уже от скуки, или еще чего, я посадила за завтрак Эни с собой и стала с ней болтать совершенно непринужденно. Новостей все равно не было, никто, ничего в замок не сообщал.

— Эни, а ты влюблялась когда-нибудь?

Она покраснела, немного отвела взгляд и кивнула положительно.

— Судя по реакции, ты и сейчас влюблена? — хитренько прищурившись, я продолжила допрос. — Расскажи, кто он?

Очень тихо, еле различимо, она прошелестела:

— Это Верт

— Ого, — я, аж, подпрыгнула на месте. — А он знает? — вперилась я в нее в оба глаза.

Она вскинулась и отрицательно замотала головой.

— Так-так-так, — задумчиво я начала строить свои коварные планы. — Значит, мы тут обе ждем своих мужчин с фронта. Мы с тобой фронтовые подруги, — я закатилась от смеха, а Эни опять выражала глубокое непонимание.

За моими объяснениями новых слов и пустой болтовней еще один день подошел к концу.

Сквозь сон мой «токсикозный» нос учуял резкий, неприятно щекочущий запах, больше похожий на порох, а на заднем фоне различался еще один запах отвратительно пахнувший мокрым железом. Это запах смутно напоминал…кровь!

Я резко распахнула глаза и, не соображая до конца, я рванула в уборную к своему уже теперь «другу». Придя в себя, я умылась и выползла обратно в спальню. И тут же вздрогнула.

Возле двери в борную стоял мой муж, судя по всему он еще не переодевался и сразу с поля боя пришел ко мне.

Я рванула к нему в объятия, несмотря на отвратительные запахи, исходящие от него. Он крепко обнял, жадно втягивая воздух в районе моей шеи.

— Лина, любовь моя, я так соскучился, — шептал он. Потом немного отстранился и, настороженно вглядываясь в мои глаза, спросил. — Ты плохо себя чувствуешь?

Я отстранилась, скривившись.

— Ты отвратительно пахнешь!

У принца выгнулась бровь. А я положила обе ладони на живот, сказала, растягивая улыбку.

— Нам не нравится

Пару секунд он не двигался, а потом упал на колени, убирая мои ладони. Он коснулся легким поцелуем, от которого теплые волны нежности побежали по моему телу.

— Любимая, спасибо тебе! — поглаживая мой живот, шептал принц.

Когда он поднял на меня глаза, я увидела слезы. Мое сердце сжалось.

Никогда-никогда в жизни я не чувствовала себя счастливее!

Хотя с момента знакомства с Рейганом я уже тысячу раз так говорила.

Свою беременность я всегда вспоминаю с теплой улыбкой. Рейган буквально сдувал пылинки с меня. От каждого моего «ой» сбегался целый консилиум, Эдмунд почти круглосуточно наблюдал за мной. Хотя я была спокойна. Мой малыш вселял уверенность в меня, и оказывал поддержку еще, будучи внутри меня.

Как мне нравилось, когда Рейган возвращался после службы с корзиночкой корлины, или букетом полевых цветов, садился у моих ног, наглаживал сначала мой плоский живот, а потом и круглый, целовал его, как он разговаривал с нашим малышом. И в отличие от лекарей, он сразу был уверен, что внутри меня поселился мальчик, его будущий наследник.

Когда мне вспоминается, как он гордо выпячивал грудь и произносил торжественную речь, о том, что в нашей семье и в государстве скоро появится будущий король, я невольно хихикаю. Мой муж совершенно повернулся на теме нашего ребенка. Меня и раздражало это и умиляло одновременно. Раздражало, потому что он мне не давал шагу спокойно сделать без нравоучений, предостережений и надзирательства.

— Любовь моя, мне, кажется, тебе больше не надо есть эту гадость, — кривясь, говорил он про жареные корни овощей, которые я здесь обнаружила по запаху на кухне.

Тогда я до смерти напугала повариху, что пожарила их себе, дабы пообедать, потому, как хозяйская еда им была недоступна. Я ворвалась на кухню с кровожадным видом, принюхиваясь, обошла все помещение, а она застыла мертвым изваянием возле посудины с моим «сокровищем». С тех пор я до самых родов просила ее пожарить их мне.

— Жизнь моя, ты слишком долго сидишь в ванне, тебе пора вылазить, вода уже остыла, — интонацией заботливой мамочки говорил мой, чтоб его за ногу, муж.