– Да-а-а, было дело, – протянул друг. – Я за тобой нёсся. Какой там зигзаг удачи?! Мы убегали от снайпера напрямую, хотя по инструкции надо было бежать, кидая тело то вправо, то влево. Глупость, конечно, но нам надо было быстрее выйти из обзора её оптического прицела. А она, змеюка, стала издеваться над нами. У меня ветер с моей башки волос рвал… Я тебе заорал, чтоб ты сбросил скорость, потому что она нас, мол, не убьёт, только хочет положить до прихода группы захвата, а ты ещё поднажал так, что твоя тень от твоих ног отставала и плащ восточного джигита развевался по ветру, как у супермена в кино.

– Да, у меня сердце колотилось и барабанило в груди. Шум в голове перешёл в свист, натягивалась кожа на голове, и я чувствовал, как волос на голове поднялся. И тошновато-тоскливо стало у меня на душе, когда я ждал: вот сейчас пуля достанет меня в затылок. Хотелось крикнуть: «Не стреляй! Я жить хочу!» И, как мне показалось, я старался из кожи вылезти, когда нёсся по ущелью, и эти метры мы бежали целую вечность.

– Я тоже бежал и думал: «Сейчас пуля вцепится мне в затылок…» Наконец, мы повернули и по пологому склону взлетели наверх, где были валуны, спрятались за них и стали ждать появления её головы на срезе края ущелья. А ты кричал, искажая слова: «Женщина-мусульманка, пристрелить бы тебя!» А я засмеялся, и не потому, что у меня произошёл нервный срыв, а потому что страх прошёл, ведь теперь мы были хозяева положения. Ещё смеялся от того, что ты стал картавить, думал – от страха. Отсмеялся, и меня осенило: разлеглись мы, ждём её, а группа захвата-то не дремлет… «Тикаемо!» – по-хохляцки крикнул я и сорвался с места. Ты за мной, дыша мне в затылок, как паровоз, который пускает пары. «Ты чего сорвался? – спросил ты, догнав меня. – Мы бы её подсидели». – «А группа захвата? Вот-вот на помощь ей придёт!» – «А, чёрт, мы у неё как на ладони! Валуны кругом… Есть где залечь, хоть умрём не за так, прихватим кого-то с собой…» И всё-таки мы удрали, задание выполнили… Потом ещё много раз ходили за бугор…

Вот об этом и вспомнили старые друзья перед днём рождения сына хозяина дома, а потом пошли за шумный стол. Отгуляв на дне рождения и немного поплясав, некоторые гости хотели уехать, но хозяева настояли, чтобы все остались ночевать на даче, потому что были в крепком подпитии. Комнат в доме было много, всем хватало.

Хозяйка перед сном хлопнула ещё рюмочку и закусила салатом, потом стала убирать со стола всё, что осталось, и составлять в холодильник. Что не допито – тоже туда. Она гремела посудой… И вдруг послышался хлопок наверху, как будто сломалась доска. Она по-хозяйски подумала: «Как неаккуратны гости! Кто-то, наверное, софу сломал». Убрав всё со стола, она пошла на второй этаж в комнату мужа. Зайдя, почувствовала запах пороха, а взглянув на кровать, вскрикнула, но тут же зажала себе рот рукой: на виске мужа были видны пороховые пятна вокруг кровянистого пятна, из которого на лицо стекали капли крови. На журнальном столике лежал пистолет. Она схватила его и потихоньку сошла вниз, чтобы её никто не увидел.

Хозяйка решила спрятать пистолет в гараже. Пошла туда, нашла старую одежду шофёра, вытерла пистолет об неё, завернула в неё пистолет и спрятала за какую-то железяку. Потом раздумала. Взяла пистолет, вымыла его под водой в ванной и выбросила в траву под окном. Пошла наверх в комнату сына. Он спал. Она поцеловала его, натянула ему до подбородка одеяло и легла рядом на софу. «Кто мог это сделать? – размышляла жена убитого. – Неужели зять, которого муж не любил, потому что он мало зарабатывал?» Она вспомнила, как муж говорил о нём: «Накачала нам дочка дармоеда на шею». Он терпел его лишь из-за дочери. «Нет, зять не может. Муж хотел его устроить в часть на службу, но всё откладывал. А языки злые… Офицерам ещё можно приказать молчать: мол, не ваше дело, но вот как их жёнам накинуть платок на роток?.. Может, это сделал его друг? Он же был с ним там, где сам чёрт не был. Муж иногда говорил в пьяном виде, что обидел своего друга и написал на него рапорт: мол, мешал ему выполнять какое-то задание. И друга после этого так прижали, что он выше капитана не поднялся.

Вот, может, он и решил отомстить?»

…А дело было так. Когда Василий и Антон уходили от группы захвата (об этом они как раз и вспоминали при встрече), то условились разорвать эту группу. У них были с собой шумовые гранаты, от которых было лишь много шума. У Антона вдруг прихватило сердце, и он не мог бежать. Василий завалил его камнями, опрыснул камни специальным веществом, а сам побежал дальше. Антон лежал под камнями и слышал, как через 15 минут взорвалась шумовая граната, а потом раздались звуки камней, катившихся из-под ног бегущих людей. Люди пробежали мимо него в сторону взрыва, и он слышал их надсадный сап. Антон представил, как сейчас удирает Василий: из шкуры вылезает… Пролежав ещё минут пятнадцать, Антон потихоньку вылез из-под камней, осмотрелся и достал свою шумовую гранату. Но тут у него ёкнуло сердце, потому что представил себе, как сейчас за ним побегут и могут даже убить его. Он исчезнет с лица земли, и группа захвата только облизнётся, получив его труп. А Василий будет жить… «Нет, это просто расчёт, а не трусость, – успокаивал себя Антон. – И почему я должен умирать? Ведь никто не узнает, как я сидел под камнями…» И тут он услышал второй взрыв. И дрогнуло его ожесточённое сердце: он тоже бросил шумовую гранату и стал ракетой удирать по заранее спланированному маршруту. Он размышлял: «Людей из группы захвата к себе не подпущу! Очередь из автомата разрежет меня… Отпишут, что взять живым не было возможности. А в плен в южных странах лучше не попадаться: пытки будут невыносимые. Лучше настраивать себя на то, что такое смерть. Ну был ты – и нет тебя. А если покончить с собой из пистолета, тогда лучше стрелять в голову, а не в сердце. Говорят, страшные боли в голове от остановки сердца начинаются, потому что оно не будет уже гнать кровь к голове…»

Когда Антона привезли в родную часть и допросили, он успокоился. Его вызвали ещё и на допрос в КГБ как особо опасного преступника: в те годы всё ещё искали врагов народа. Ему предъявили обвинение в том, что он… хотел остаться за границей.

Он сидел на стуле. Руки его были сцеплены сзади спинки стула наручниками.

– Ты взорвал шумовую гранату через час после того, как твой друг убежал от тебя, а не через пятнадцать минут, – говорил следователь. – И ты притворялся, что у тебя больное сердце, чтобы сдаться в плен…

– Какой мне резон сдаваться? – спросил Антон.

– А такой! Как пишет в рапорте твой напарник, ты хотел захватить деньги, которые вы несли фирме наших друзей за рубежом.

– Но я ведь отдал деньги, доставил их к месту назначения!

– Правильно. Всё правильно. Тебя взяли, всё узнали от тебя и, перевербовав, забросили опять к нам, чтобы ты вёл шпионскую деятельность.

– Это что, мой друг-напарник об этом написал в рапорте?

– Нет.

– Тогда какой мне резон служить чужой разведке здесь, у нас?

– А резон такой. Ты только прикрываешься пролетарско-крестьянским происхождением: мол, отец у тебя инвалид войны и герой, добровольно пошёл на фронт, а мать крестьянка. А отец у тебя до войны зеком был и на фронт пошёл не добровольно. Наши доблестные защитники социалистического строя зашли на зону и сказали: «Все на фронт! А кто хочет остаться в живых – оставайтесь, но кормить вас не будем и выпускать не будем». И твой батя загремел на фронт. У него был шанс искупить кровью своё преступление перед Отечеством, что он и сделал. Повезло ему – инвалидом стал.