Залпом выпиваю какао и морщусь от жара. Мотаю головой и поднимаюсь, чтобы уйти, но он смотрит на меня серьезно:

– Садитесь, я не оставлю вас в этих лохмотьях.

Я ежусь от его холодного голоса и сажусь обратно. Он выдергивает из груды одежды свитер, подходит и протягивает мне. Зеленый с красными сердечками. Нелепый.

– Зато уютный, – улыбается парень.

Хмурюсь. Он мысли мои читает, что ли? Беру свитер и натягиваю его. Ощущение тепла разливается по моему телу. Это чувство можно сравнить с тем, что испытываешь на высоте. Захватывает дух. Так странно. Но в этом свитере я чувствую себя защищенной. Глажу живот и засыпаю.

Я просыпаюсь, когда за окном синева поет соловьями и пищит воробьями. Повозки проносятся с ржаньем лошадей и криком кучеров. Слышится усталый хрип: «Помидоры, огурцы».

– О, ты проснулась наконец!

Он подходит и ставит поднос с чаем и бутербродами.

– Поешь хорошенько, у нас много работы сегодня. Ты будешь за прилавком, я все объясню. А мне надо будет развезти заказы.

Я выдавливаю только: «Чего-чего?» Ребенок пинается. Улыбаюсь.

Ивона сидит на траве. Наматывает на палец стебель одуванчика. Сок молочный льется к ее коленям. Она ухмыляется и отряхивает руки. Рядом с ее сумкой валяется венок.

Я завожу двигатель, и он начинает мурчать. Отхожу к Ивоне и прикрываю лицо от солнца:

– Поехали дальше.

– Поехали. – Она поднимается.

Наш путь пахнет цветами лаванды, которые она возит с собой, жуется жареной на костре курицей, тает на языке мороженым и леденцами, звучит песнями «Моторамы». Мы стараемся не думать о том, что нас ждет.

Но уже через три дня мы прибываем в город. Нас просили приехать, но мы знаем, что везде, куда нас зовут, воцарилось несчастье. И мы летим туда, где все больны. И мы не видим здоровья.

Здесь разбитая дорога, билборды где-то разрушены и изрисованы граффити. Из-за серого неба, где золотятся облака, город кажется пустым и мрачным. Наверное, это еще потому, что все дети, кроме одной девочки, исчезли.

Люди проползают тенями. Ивона натягивает кофту. Мы подъезжаем к белоснежному зданию администрации города. Паркуемся. Нас выслушивают, обыскивают, смотрят документы и отводят наконец в кабинет главы.

Мэр оказывается мясистым мужчиной, унылым выражением лица, похожим на бассета. Мы усаживаемся напротив него.

– Вы в курсе общей ситуации. Дети просто испарились неделю назад. Полиция ничего не нашла. Нам посоветовали обратиться к вам. Вы же эти… как их… Шаманы, да?

Ивона сглатывает смех и давится.

– Ну уж не шаманы, – улыбаюсь я. – Лучше называйте нас охотниками за нечистью.

– Один черт. То есть фиг. – Он вздыхает и задумывается.

Потом постукивает толстыми пальцами по столу, вытаскивает из ящика стола стопку папок. Они блинами растекаются перед нами.

– Здесь вся имеющаяся информация о детях. А ребенка всего тридцать три.

Мы киваем и берем досье.

Вечер проводим в гостинице на кровати, читаем про детей и день их пропажи. Ивона усаживается по-турецки и осматривается:

– Я тоже из этого клоповника исчезла бы.

– Тише, прекрати. – Я кидаю в нее папку.

Она трет голову и смеется:

– Ну правда. Паш, я совсем не понимаю, что их связывает. И кому они понадобились?

– Надо пообщаться с их родителями.

– И с оставшейся девочкой.

– Да. А сейчас спать.

Весь город уже знает про нас и выглядывает с любопытством из окон. Особенно все таращатся на Ивону. Конечно, ее наряд хиппи везде вызывает вопрос: в каком мы году живем? Но ей плевать. Она гордо бренчит подвесками и сверкает фенечками.

Помню, как-то я спросил ее, почему она так любит песню про тисовое дерево? И она рассмеялась: «Так ведь мое имя означает тисовое дерево».

Ивона проводит пальцами по пыльному забору. Из дома в дом кочуют наши вопросы. Потом в школу и детский сад.

Она плюхается на кровать и раскидывает руки:

– Я уверена, что это все бумажный демон.

– С чего бы? – стягиваю футболку.

– Да все эти чудо-граждане просто обычные лицемеры! – выкрикивает она, но потом переходит на шепот. – Меня чуть не стошнило.

– Были видения?

– Не хочу об этом говорить.

Ее голос срывается, и она кутается в одеяло.

– Они бьют детей?