– Отпусти меня, придурок? – шиплю, впиваясь ногтями в плечо.

Шумно дышу и недостаточно замахнувшись, пинаю ему между ног. Приём, которому он же меня и учил, между прочим.

– Пфф, – отпускает Мир. – Так и не можешь бить нормально, Карамелина.

Хватает за локти и, протащив пару метров, сваливает моё тело на кровать, придавливая сверху собой.

Чёрт тебя дери, Громов.

Надо сказать, в детстве мы постоянно таким образом дурачились. Но… сейчас-то постарше стали и эмоции совсем другие. Ещё пару лет назад внизу живота не собирался жгучий сгусток, а его каменное достоинство не упиралось мне между ног.

Тогда было не так… возбуждающе. А сейчас закусываю губу и пытаюсь выскользнуть, но Мирон умело упирается ногой об пол и крепко удерживает.

– Как ты меня назвала? – дышит над ухом тяжело.

От него пахнет мужским дезодорантом и мылом. По всей видимости, совсем недавно он принимал душ. Об этом же говорят его волосы, которые обычно сразу после мытья немного завиваются у висков.

– Ты зависла? – выгибает чёрные брови.

– Придурок, – выплёвываю в его идеальное лицо. – Что ты творишь? Я всё папе расскажу.

– Рассказывай, – говорит, глядя в упор. – Пойдём вместе расскажем?

Его ресницы такие длинные и пушистые, что все девчонки постоянно томно вздыхали и завидовали, а парни… Один раз наш сосед напротив, Пашка Ярцев, пошутил, что у Громова глаза, как у девчонки. В итоге была такая драка, что вся улица сбежалась.

– Что тебе надо? – шевелю губами.

– У вас с ним всё серьёзно?

– Это не твоё дело, – пытаюсь его с себя столкнуть, но не получается. Раньше он был полегче. Разъелся, качок хренов.

– Всё, что касается тебя моё дело, – рычит он. – Ты назло мне с ним переспала?! Скажи?

Закатываю глаза, тяжело дыша.

– Пошёл ты, придурок.

– Ещё раз так меня назовёшь и пожалеешь, – зрачки сужаются.

Сжимаю зубы.

Личные границы для Громова – святое. Если они не мои, конечно. Мои можно небрежно стереть ластиком и делать всё, что заблагорассудится.

– Я не отстану, пока не ответишь.

Конец ознакомительного фрагмента.