— Если кто-то когда-то сказал абсолютную чушь, никакие попытки возвеличивания этого кого-то чушь не сделают мудростью. Природе абсолютно неважно, приводят какие-то изменения к прогрессу или регрессу, оба процесса происходят одновременно и неизвестно, какой из них в определенное время возьмет верх. Вот вы про обезьян сказали…

— Из которых в процессе эволюции появился человек.

— Да, и это доказывает, что прогресс тоже имеет место. Но во что человек превратится с течением времени, неизвестно. Может ведь и обратно в обезьяну превратиться.

— Вот это, мне кажется, абсолютно невозможно.

— И вы ошибаетесь. Вот есть обезьяна, называемая шимпанзе.

— Которая, насколько мне известно, является одним из возможных предков человека…

— Вам неправильно известно. У этих шимпанзе на одну хромосому меньше, чем у человека, а все остальные практически такие же.

— Вот видите! Природа добавила хромосому — и появился человек.

— Природа ничего не добавила. Просто одна их хромосом этих шимпанзе представляет собой две склеившиеся человеческие хромосомы, причем даже место склейки известно. Видите ли, все хромосомы имею на концах специальные участки, называемые теломерами, которые регулируют деление этих клеток. Так вот, ровно посередине этой уникальной шимпанзиной хромосомы имеется блок теломер, причем это чуть ли не единственный широко известных случай объединения двух активных хромосом. То есть шимпанзе — это потомок человека. Не современного, а какого-то очень древнего — но древний человек развился до нынешнего, а потомки его так и остались обезьянами. Просто в условиях африканских джунглей шимпанзе оказались более приспособленными к выживанию, чем древних их предок-человек.

— Вы в этом уверены?

— Безусловно, мы это в восьмом классе изучали.

— А если… если эту хромосому обратно поделить на две…

— Эксперименты ставились, результаты… в целом интересные, но практической пользы не имеющие. Да, получалось что-то вроде древних гуманоидов, но из-за генетического дрейфа в течение сотен тысяч лет какие-то детали изменились, какие-то вообще утратились… В общем, результат получился нежизнеспособным. Но это является неоспоримым фактом биологического регресса, который, кстати, происходит гораздо чаще биологического прогресса. Просто в сложной биологической среде регресс в основном выживаемость организма снижает и результаты его не так заметны.

— Наверное, вам стоит написать какой-нибудь учебник по биологии, по генетике. Вы же в школе изучили, вероятно, в разы больше, чем наши ученые об этом знают!

— Ваши ученые о генетике вообще ничего не знают, они даже не подозревают, что такая наука есть.

— Но ведь…

— Я поняла, вы опять о вопросе околонаучных споров вокруг генетики. Слово ученые придумали, а вот что оно означает — пока даже не подозревают. И сторонники товарища Лысенко, и его противники несут полную чушь. А разница между ними… вот когда-то была теория теплорода. С точки зрения современной науки — полная ересь, но в свое время на базе этой теории были изобретены тепловые машины, например тот же паровоз… Просто неправильная теория относительно корректно описывала существующий на тот момент объем знаний. Так и в современной генетике: все несут чушь, но сторонники Лысенко на основе накопленных эмпирических знаний изобретают паровоз. Криво, косо — но результат, причем положительный, они выдают в виде новых сортов растений и животных. Они — применяют свою теорию на практике, хотя пока и не понимают, почему часто результат получается отрицательный. Хотя со временем и разберутся… не все, конечно. А его противники — они придумали свою теорию, и вместо того, чтобы на ее основе пробовать получить какой-то результат, пытаются ставить эксперименты, которые эту теорию должны подтвердить. А все, что ее не подтверждает, просто объявляют происками империализма.

— Так уж и империализма…

— Ну на Трофима Денисовича они жалобы пишут, обвиняют его в классовом отходе от марксисткой науки. Вы не обратили внимание, что на сторону противников Лысенко встала куча народа, в биологии понимающая лишь то, что колбаса из мяса делается? Им на биологию и на генетику в частности вообще плевать, они опасаются, что и от них страна потребует практических результатов — а пока они сытно кормятся, всего лишь изображая бурную деятельность. А те, кто результат уже дает, почему-то клеймить Лысенко не бросились, у них просто времени нет, они делом заняты! Хотя… и среди сторонников Лысенко мерзавцев тоже хватает, которые только гадить могут. Взять, к примеру, того же Презента… Можно я его убью потихоньку?

— Даже так? А если не убьете, то сколько лет, по вашему, он еще гадить науке будет?

— Не науке, а в науку… не знаю. Пока что выглядит он достаточно здоровым…

— Но вы точно знали… вы мне говорили, когда должны были умереть различные деятели…

— Я с собой притащила три списка, в памяти притащила. Первый — кому жить категорически не надо, второй — кого нужно обязательно оставить в живых, и для них я даты смерти тоже принесла, чтобы не опоздать спасать. А третий списочек — это те, кто должен не просто умереть, а сгинуть так, чтобы потомки слова доброго о них сказать не пожелали.

— И большие списки?

— Не очень. Смертников обеих категорий примерно восемь сотен, тех, кого крайне желательно оставить в живых — человек двести пятьдесят. Да, еще был списочек, примерно на пару тысяч голов, тех, кого просто трогать не нужно. Пусть живут как жили и помрут пусть когда им природа укажет.

— А в этом списке кто? Можно парочку примеров?

— Авиаконструкторы Туполев и Яковлев. Хорошего сделали много, но и плохого достаточно, чтобы не заботиться о продлении их жизней.

— А потом в стране запустим заводы по производству, как вы называете, сильнодействующих препаратов…

— А на них они не подействуют. На них даже бодрячок и тормозуха не действуют, я уже всем таким нужный ингибитор скормила.

— То есть вы решили на себя примерить маску бога и определяете, кому сколько жить?!

— Нет, не определяю. Решатель выдал мне списки, я их просто придерживаюсь. Зачем, почему — это дело не мое. Я всего лишь врач, а то, что теперь мне приходится лечить общество в целом — так врачи себе пациентов не выбирают…