Чугункова недовольно хмыкнула, все еще под впечатлением недавнего разговора в райкоме:

— Ишь опять какую заводят практику! Героиню — туда, героиню — сюда. Иди на совещания, сиди в президиуме. Шумиха это, а не дело.

Виктор держал красавцев под уздцы, но с места не трогался. Негодование Чугунковой было ему непонятно.

— Опыт же надо передавать! — неуверенно сказал он.

— Опыт, говоришь? — резко переспросила Чугункова. — Опыт, милок, не медяки, нечего его транжирить направо да налево. К нему нужно относиться не по-купечески, а по-хозяйски, со смыслом. Пущай каждый на своем месте делает положенное, да с душой, с огоньком, вот он и накопится, опыт-то. А то шуму, как на базаре.

Подхватив под мышку велосипед, она зашагала по мостовой быстро и решительно, будто хотела пешком дойти до самого Гремякина. Марина тоже взялась за свой чемодан, пошла за Чугунковой.

— Постойте! — закричал Виктор, сорвав с головы кепку. — Когда найдете ту попутную? А на, небесных я мигом вас домчу, быстрей, чем на космическом корабле!

Он круто развернул красавцев и, когда Чугункова и Марина устроились на линейке, пронзительно свистнул, точно Соловей-разбойник…

Сразу же за райцентром дорога пошла холмами; слева на горизонте синел лес, над ним скапливались тучи и висели косые сероватые полосы дождя. А справа вовсю сияло солнце, скользили тени от облаков; зыбились, лоснились уже зажелтевшие хлеба, дул теплый ветерок, гнал зеленовато-желтые волны вдаль, к небосклону.

— Как бы дождь не застал нас в дороге, — забеспокоилась Чугункова, поглядывая в сторону леса.

— Пусть попробует! — задиристо воскликнул Виктор и погнал небесных так, будто хотел, чтобы они взлетели.

— Не надо эдак, потише! — попросила Чугункова.

Залетные побежали спокойней. Слева шла теперь дружная молодая лесопосадка. В просветы меж деревьями виднелась густая трава и цветы. Стало слышно, как в ветвях попискивали какие-то пичуги и шумел листьями-саблями ветер в кукурузе, что тянулась справа от дороги.

Чем больше отдалялись крыши районного городка и шире распахивался то зеленый, то желтый простор, тем спокойнее становилась Чугункова; видно, отошла горечь от сердца. Теперь лицо ее было прежнее, чуточку усталое, увядшее, испещренное мелкими морщинами. Она покачала головой, будто кого-то осуждала, и заговорила о том, как беседовала в райкоме с секретарем:

— Вошла, значит, я в кабинет к Денису Михайловичу. Он так и удивился: «Чего не в Суслони? Там же ждут, встречу приготовили!» Ну, я ему сразу все и выпалила: не поеду и не поеду. Стыдно мне такое. А главное, нешто только у меня опыт? Да вон у нас молодка Антошкина, работящая, бойкая, хоть и не героиня, а, того и гляди, обгонит меня по надоям. Говорю я это так, а сама на Дениса Михайловича поглядываю. Хмурится он, шагает по кабинету и вдруг как закричит: «Зазнаваться стала, Татьяна Ильинична! По-государственному отвыкла мыслить!» Я тоже не стерпела, раскричалась: «Это ж кто зазнается? От шумихи у нас никак не отвыкнут люди!» Сказала я эти слова, он так и побледнел: «Да ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? На кого ж людям и равняться, как не на героинь!» Тут и меня заколотило, будто в лихоманке, слова так и вылетают. «С народом, — говорю, — хотите меня поссорить?» — «Как это — поссорить?» — «А вот так, — говорю, — что иные доярки считают Чугункову незаменимой по вине районного начальства. Все я да я, а других нет, что ли? Опыт у меня? Да мне самой нонче надо свой опыт подновлять. Ферма-то наша увяла, стала не такой, какой была восемь лет назад, когда мне Звезду вручали». Словом, поговорили мы крепко, даже потом прошибло…

Чугункова умолкла и засмотрелась куда-то вперед. Марина, слушавшая ее с испугом, всплеснула руками:

— Ой, беда, что ж теперь будет?

Чугункова чуть усмехнулась:

— А ничего! Побегает Денис Михайлович по кабинету, выкурит дюжину папирос и поймет, что я права. Он мужик отходчивый. Знаю его, не впервой видимся.

— А если не поймет? — спросил Виктор тоже с тревогой: теперь он окончательно принял сторону Чугунковой, хоть и не знал еще, что скажет своему председателю, когда вернется без нее в Суслонь.

Помолчав, Чугункова проговорила ровным голосом:

— Должон понять. Ну, а не поймет, еще приеду к нему… Правду на задворки не загонишь.

— Трудно вам будет, с начальством столкнулись! — посочувствовала Марина.

Чугункова обняла ее за плечи, заглянула в глаза:

— Трудностей, девонька, нечего бояться. Они для кого, трудности-то? Только для слабых и пугливых. И ты их не бойся, не бойся, говорю! Пущай они тебя боятся, тогда и жить будет интересно…

Марина щекой почувствовала ее сухую, шершавую руку и подумала о том, что рядом с этой женщиной ей ничего не будет страшно в незнакомом Гремякине.

Залетные опять припустились под уклон, и опять зашумел ветерок в ушах. Кукурузное поле давно кончилось, пошел картофельный клин, густо-зеленый, в белых крапинках цветения, а за клином снова распахнулась до самого небосклона пшеница; желтизна владела всем полем, зеленый оттенок оставался внизу, в глубине. Хлеба были густые, мощные…

— Наши земли, гремякинские! — улыбнулась Чугункова и, как бы что-то вспомнив, добавила: — А жить, девонька, будешь недалече от меня, у Лопатиной. Она тетка хорошая, правильная, возьмет тебя. Правда, у нее уже живет этот, как его… завклубом Жуков, да ничего, дом просторный, места хватит…

— Я согласна, — сказала Марина и вдруг воскликнула: — Радуга! Смотрите, какая радуга!

Слева над холмами вполнеба цвела радуга, а синяя туча, казалось, отодвигалась все дальше и дальше от тех мест, от той дороги, по которой летели залетные. Где-то далеко шел дождь, а над гремякинскими полями было просторно и светло от солнца.

От быстрой езды, от бегущей навстречу дороги, от того, что впереди цвела семицветьем гигантская радуга, Марине хотелось смеяться, запеть песню. Волосы ее растрепались, но ей было не до этого; она вообще ничего не замечала теперь, кроме этой дороги и радуги впереди.