– Вы хотите, чтобы республика вошла в состав Российской империи? – Вильгельм уставился на Румянцева, но тот отрицательно покачал головой.

– Нет, разумеется. Я же сказал, протекторат. Вы не будете принимать ни одного решения без согласования с Петербургом. И любое предложение Петербурга будете рассматривать в приоритете над всеми остальными. Не так уж и много за возможность вообще сохранить страну, не так ли? – Головкин посмотрел на молодого графа с удивлением, а Криббе отвернулся, чтобы спрятать ухмылку. Сейчас Румянцев как никогда напоминал Петра Фёдоровича. Головкин же с Петром общался мало, и просто поражался наглости Румянцева. Граф практически припирал штатгальтера к стенке, не давая возможности для того, чтобы защититься.

– Это совершенно невозможно, – Вильгельм вытер пот со лба. – Олигархи никогда не пойдут на подобный шаг.

– Хорошо, – Румянцев откинулся на спинку стула. – Если всё дело в олигархах, то давайте просто подождём, когда их количество сократится до договороспособного минимума.

– Что вы такое говорите? – Вильгельм смотрел на графа и быстро моргал. – Как вообще можно о таком говорить?

– Достаточно непринужденно. Я никуда не тороплюсь. Припасов нам хватит, чтобы ещё год как минимум здесь осаду держать. Вас я ни в коем случае не удерживаю, можете прямо сейчас уезжать вместе с семьей. Я всё равно возьму Голландию и установлю здесь протекторат Российской империи, даже, если вообще ни одного олигарха или представителя власти не останется в живых, – Румянцев слегка наклонился, став к штатгальтеру гораздо ближе. – Вам-то какая разница, кому подчиняться? Или вашему тестю его величеству Георгу, или же его величеству Петру Фёдоровичу. Но сейчас я предлагаю вам сохранить ту власть, которая у вас имеется. Пока предлагаю. Следующее моё предложение будет куда болезненнее.

– Мне нужно всё хорошо обдумать и написать заинтересованным лицам, – немного помолчав, ответил Вильгельм.

– Прекрасно, – Румянцев улыбнулся. – Тогда встретимся ровно через неделю. Полагаю, вы уже сможете получить ответы. Предупреждаю сразу, та встреча будет последней. Я понимаю, вам предстоит принять тяжелое решение, но в этих обстоятельствах хорошего решения просто нет.

Штатгальтер вышел, за ним выскочили помощники, которые ни слова не сумели добавить в этих переговорах, которые звучали скорее, как ультиматум.

– Хм, – Головкин задумчиво смотрел на Румянцева. – Это было очень странно, Пётр Александрович. Получается, что мы не вели переговоры, мы угрожали, пользуясь безвыходным положением властей Северных провинций. Как-то это, не слишком благородно, не находишь?

– Нет, не нахожу, – Румянцев встал и снова подошёл к окну. Мимо штаб-квартиры куда-то шла толпа, выкрикивая требования. Правда, похоже, они уже и сами не понимали, чего хотят, насколько их выкрики были бессвязными. – И я в точности выполняю указания его величества. Я только не пойму, как он вообще мог сюда прийти с уверенностью, что мы согласимся на меньшее? И это после того, что Пётр Фёдорович сделал с Ост-Индийской компанией. Наверное, я никогда их не пойму. – И Румянцев вышел из комнаты, оставив Криббе наедине с Головкиным.

– Криббе, а ты почему молчишь. Этот мальчишка сейчас переступает через все каноны дипломатии, а мы молчим, – Головкин повернулся к Гюнтеру.

– Всё правильно он сказал. Пусть олигархи потом разнесут благую весть о том, что Российская империя больше даже не почешется за просто так. – И Криббе вышел вслед за Румянцевым. Остановившись возле закрывшейся у него за спиной двери, он прошептал. – А ещё я всё больше и больше уверен в том, что Пётр каким-то образом причастен к этим беспорядкам. Но как он это сумел провернуть? – И он направился к Хельге, чтобы уточнить несколько вопросов, связанных с экономической обстановкой Голландской республики. Ему важно было понять, что же произошло на самом деле, и тогда он сумеет разобраться в мотивах, которые двигали Петром.

***

Настроение у меня было самое скверное. И оно оставалось таковым уже в течение месяца. Все это прекрасно понимали, потому старались ходить на цыпочках, чтобы ни дай бог, не привлечь ненужного внимания императора.

Началось всё с того, что у Марии в тот день, когда ей стало нехорошо в моём кабинете, случились преждевременные роды. Родилась девочка. Она была живая, но такая слабенькая, что вышедший из спальни императрицы Кондоиди обратился ко мне с совершенно серьезным видом.

– Ваше величество, дитя нужно как можно быстрее крестить.

– Всё так плохо? – я стиснул зубы, чтобы не заорать от бессилия. Самое главное, сам лекарь говорил о возможной смерти моего ребенка с таким откровенным равнодушием, что мне захотелось ему врезать. Понятно, что младенческая смертность здесь была чуть ли не нормой, а в деревнях даже имен детям не давали до определенного срока, но, чёрт бы вас подрал, мне, как императору может быть сделана скидка и проявлено хоть немного больше участия?

– Её высочество очень слабенькая, но, на всё воля божья.

– Так, ты врач, или священник? – я прижал его к стенке. Кондоиди даже слегка опешил. – Так вот, ты сделаешь всё, чтобы она выжила, понятно? Всё. С ежедневным отчётом, что и как делалось. – Кондоиди кивнул. Тогда я продолжил. – Что с её величеством?

– Боюсь, что у её величества может развиться родовая горячка…

– Так сделай так, чтобы не развилась. Разрешаю эксперименты типа отвара из плесени и тому подобное, – прошипел я, а у Кондоиди взгляд стал задумчивый. Есть у него наработки, не может не быть. И я даю ему карт-бланш.