Горбачева материли не из-за ведьм, конечно, а из-за того, что резко упали заработки. Военных заказов не стало, а другие, мирные, появлялись лишь иногда, в ограниченном количестве и плохо оплачивались.

Пожалуй, одна Татьяна Витальевна радовалась переменам и защищала генсека от нападок работниц малярного цеха. Да и как ей не радоваться, ведь теперь с нее сняли идиотские, нелепые подписки о невыезде за границу, о запрете общаться и переписываться с иностранцами!

Но Некто, гулявший по пляжу жизни, уже не мог удовлетвориться одним фундаментом. Чего только не придумывал наш Великий Прораб!

Луис Игнасио позвонил ей ночью, едва она доплелась до постели после второй смены. Он был взволнован, как никогда. Его вызывают на родину. Он уезжает через неделю. Сколько там пробудет, неизвестно, а через два месяца кончается срок его аккредитации.

– Надо решать! Надо что-то решать! – умолял он ее. – Я могу больше не вернуться, и тогда… – Он боялся даже произнести, что будет тогда. Его голос дрожал. Он задыхался от волнения.

В эту ночь Татьяна не спала. Она обещала ему что-нибудь решить, и это «что-нибудь» доконало чилийца. Луис Игнасио заплакал и, не попрощавшись, повесил трубку. «Совсем не умеет сдерживать своих эмоций!» – не успела возмутиться Татьяна, как сама заплакала навзрыд, когда вместо милого сердцу голоса в трубке раздались гудки.

На работу ей надо было к четырем часам вечера, но она приехала к восьми утра, так и не сомкнув глаз. Взяла неделю отпуска за свой счет, объяснив это начальнику цеха чрезвычайными семейными обстоятельствами.

– Я вам давно говорю, Татьяна Витальевна, приведите Свету в наш цех, – ворчал начальник, связав чрезвычайные обстоятельства с дочерью.

«На-кася выкуси!» – мысленно по привычке ответила ему Татьяна.

Тайну она доверила только лучшей подруге, той, что присутствовала при их знакомстве с чилийцем и еще подтолкнула в спину: "Танька, не ерепенься!

Бери, раз дают!" Подруга выслушала с охами да ахами, а потом выпалила: «Танька, ты с ума сошла! Он же фашист!»

Кто фашист? Луис Игнасио, который столько лет хранит в своем сердце «чудное мгновенье»? Луис Игнасио, который, в отличие от всех баб малярного цеха, читал «Евгения Онегина»? Луис Игнасио, у которого смешные маленькие ушки?

Нет, он не может быть фашистом! Короче, подруга имела бледный вид, а Татьяна Витальевна в тот же вечер улетела в Москву. Светке сказала, что летит в командировку. Один раз, лет пять назад, ее посылали за какой-то дефицитной краской, правда, не в Москву, ну да Бог с ней! Светка удивилась, но промолчала.

Больше всего Татьяна Витальевна боялась признаться в своем увлечении дочери и скрывала все до последней минуты, не решилась и на этот раз.

Они виделись второй раз в жизни. Татьяна крестилась в костеле на Малой Грузинской, и там же они обвенчались. На раздумья больше времени не было. Он через неделю уехал, а она еще полгода металась из одного конца страны в другой, потому что ее не выпускали – каркасы для подводных лодок не прошли даром. Она чувствовала себя чуть ли не хранительницей всех государственных тайн. С заводом рассталась спокойно, будто на протяжении многих лет видела один и тот же кошмарный сон. Неожиданной радостью обернулась для нее реакция дочери. Как в плохой, слащавой мелодраме, Светка обняла мать, расцеловала, поздравила и прослезилась – то ли от счастья, то ли от предстоящей разлуки.

Потом махала ей рукой в аэропорту и уже не плакала. У мамы своя жизнь, у нее – своя. Получала от мамы письма и открытки, с каждым годом все реже и реже. Значит, маме хорошо, было бы плохо – чаще бы писала.

Семь лет Татьяна Витальевна прожила на берегу Тихого океана в маленьком, но уютном бунгало Луиса Игнасио, в стране, где когда-то победила хунта и где ей почему-то было спокойно и сладко, как в раю. Может, потому, что рядом находился любимый человек? Черт его знает, как они умудрились не ошибиться друг в друге! Некоторые подолгу присматриваются, взвешивают все «за» и «против», наконец решаются, чтобы в скором времени разбежаться навсегда. Эти же провели пару часов на горбатых мостиках с чугунными перилами, под тусклыми фонарями, сделанными под старину, и повернули судьбу вспять. Об этом часто задумывалась Светка. Впрочем, какая она теперь уже Светка? Светлана Васильевна, директор ювелирного магазина, самого большого на территории Пита Криворотого.

– Ну, а твои как дела?

Мама с показным аппетитом уплетала подгоревший пирог.

– Никак, – развела дочь руками. – Стукнуло тридцать пять, а ничего, кроме собаки, не завела.

Английская бульдожка, размером с хорошего поросенка, который вот-вот станет свиньей, без показухи поедала яблочный пирог и вообще все, что бы ей ни отвалила щедрая рука хозяйки.

– Я знала, что ты с Андреем в конце концов разведешься, – вздохнула Татьяна Витальевна. – Ты его никогда не любила. Чем он сейчас занимается?

– Умер, – ответила Света. Она уже научилась произносить это спокойно.

– Умер?! – вскрикнула Татьяна Витальевна, будто ее усадили на электрический стул. – Неужели сердце? В такие-то годы!

Дочь только кивнула в ответ: не рассказывать же матери, как в марте этого года, через несколько минут после их последней встречи, Андрея застрелили в лифте дома, где он снимал комнату. Слишком длинная и мучительная история для их кратковременного свидания.

– Ма, ты совершенно зря привезла мне деньги, – обратилась Светлана к другой теме, чтобы раз и навсегда покончить с неприятными разговорами. – Я уже не та бедненькая девочка, у которой нет ни одних целых колготок, как было, когда жила с Андреем. Теперь я прочно стою на ногах.