На комоде стоят фотографии его матери Глори. Некоторые сняты еще до того, как она вышла замуж за Теда Добиаса, его отца, но большая часть – после. Саймон во многом похож на нее – те же каштановые волосы, теплый взгляд и сияющая улыбка – да, Саймон улыбается точно как она, но, к сожалению, очень редко.

Вот ранние фото: одно из школьного альбома, Глори на нем стоит вполоборота и смотрит из-за плеча – наивная и вымученная поза многих школьных снимков. А вот она с родителями на «Ригли филд» [19] , совсем еще малышка, мордашка перемазана горчицей. А здесь она снята на пирсе, в Чикаго, в головном уборе и мантии, в руках – новенький диплом юридической школы Чикагского университета.

На поздних снимках, сделанных уже после замужества, Глори везде с Саймоном, но без Теда. Вот она в постели в родильном доме, на руках у нее спеленатый малыш – усталая, но счастливая молодая мать. Здесь они смеются, сблизив лица и почти соприкасаясь носами; Саймону лет пять или шесть. Вот они вдвоем у здания Симфонического зала. Едят пиццу в «Джино’з Ист»; расплавленный сыр тянется, как резина. Малыш Саймон на руках у матери, которая только что пробежала Бостонский марафон и получила медаль. Ее плечи покрыты серебристым пончо, а Саймон разглядывает ее медаль, и вид у него такой же любопытный, какой бывает и сейчас.

О такой Глори я слышу от него все время – живой, яркой, иногда легкомысленной или взбалмошной, постоянно готовой улыбнуться, а то и отпустить соленую шутку.

Но была и другая Глори – юрист-профессионал, чей ум был проницателен и резок, как луч лазера. Вот она и Саймон сняты на ступенях здания Верховного суда Соединенных Штатов в тот день, когда она выступала там по делу. У нее был острейший юридический ум, как любит говорить Саймон, и «такой же острый язык, бесстрашно правдивый».

На стене в рамке висит вырезка из протокола заседания суда того времени, когда Глори, еще молоденькая адвокатесса, работала в одной дорогущей юридической фирме, причем была там чуть ли не единственной женщиной.

СУД: Возражение удовлетворено, миссис Добиас.

СОВЕТНИК: Ваша честь, своими показаниями мы не утверждали, что достигли истины в рассмотрении дела, но лишь хотели обозначить тот факт, что заявление прозвучало.

СУД: Я все понимаю, деточка, но когда судья объявляет, что возражение удовлетворено, адвокат должен перейти к следующему вопросу, и не важно, хорошенькая она или нет.

СОВЕТНИК: Кажется, я тоже понимаю. А что должен делать адвокат, когда судья ведет себя как осел?

СУД: Что?.. Я, должно быть, ослышался?

СОВЕТНИК: Я говорила гипотетически, ваша честь. Вы же понимаете, эти правила вполне могут сбить с толку молоденькую девушку.

СУД: Это вы меня только что назвали ослом?

СОВЕТНИК: А вы меня назвали деточкой? Да еще и хорошенькой? Наверное, нам обоим послышалось…

Саймон рассказывал, что после этой фразы судья разогнал адвокатов по кабинетам, выставил из зала прессу и потребовал у Глори назвать причину, почему он не должен отстранить ее от ведения дела, а она ответила, что беспокоится лишь вот о чем – как юридическая комиссия посмотрит на действующего судью, который прямо во время заседания, под запись, позволяет себе унизительные замечания в адрес адвоката-женщины. Судья объявил перерыв до конца дня.

Слухи об этом происшествии дошли до адвокатской фирмы, где работала Глори, и ее начальство потребовало, чтобы она извинилась перед судьей. Но она отказалась, в тот же день уволилась и никогда больше не работала в подобных заведениях.

В зале суда в тот день была одна женщина, которая добыла потом фрагмент протокола, вставила его в рамку и подарила Глори.

Судя по всему, мать Саймона мне понравилась бы.

Два последних снимка сделаны незадолго до конца, когда Глори уже была прикована к инвалидному креслу и почти потеряла способность двигаться. Оживленное лицо застыло, взгляд потух, яркая улыбка сменилась кривой гримасой. Не знаю, зачем Саймон хранит эти фото. Два последних года ее жизни были тяжелы для всех, и незачем помнить ее такой, какой она стала тогда. Она сама не захотела бы, чтобы ее вспоминали такой, если, конечно, все, что я слышала о ней, правда.

Наверное, Саймон хранит их как напоминание о крушении.

Вот он, листок, наконец-то, в ящике с носками. Мне нужен пароль к трастовому фонду. Глори010455, имя и дата рождения матери.

Я спускаюсь вниз. Саймон оставил мне кофе в термосе. Запах изумительный. Кофе он всегда покупает отличный, в зернах. А сегодня перед тем, как варить, добавил в кофе немного специй для тыквенного пирога. Сейчас еще не сентябрь, но аромат сразу напоминает мне, что осень уже совсем скоро. Мое любимое время года. Наверное, поэтому он и выбрал эти специи. Такие маленькие знаки внимания очень в духе Саймона.

Мне жаль, что у нас так и не сложилось. Он живет в каком-то своем пузыре. Не знаю, то ли юриспруденция стала для него важнее всего после истории с его родителями, то ли он от рождения такой, но преподавать право, думать и говорить о праве, писать статьи о праве стало для него основой, даже страстью всей жизни. Он прямо светится, когда разбирает какую-нибудь сложную юридическую тему, раскладывает ее на простые составные части, чтобы объяснить суть, а потом снова собирает их воедино, точно новый организм лепит. Даже у меня дух захватывает, когда я его слушаю, хотя о законах знаю только из телевизора.