В эту пору Саяре исполнилось четырнадцать лет.

Однажды в калитку раздался стук.

Гаджи Гусейн сидел возле дома на коврике, пил чай. Был жаркий день. Напиток входил в плотное тело Гаджи Гусейна горячей струей и оседал на плешивой макушке большими прохладными каплями. Было приятно сидеть в своем саду, в тени старой айвы, отхлебывая из блюдечка чай, посасывая кусочки сахара, ни о ком и ни о чем не думая.

Но дверной молоток не хотел дать Гаджи Гусейну покоя.

— Поди открой! — сердито крикнул Гаджи Гусейн Саяре.

Незнакомая девушка, чуть согнувшись, вошла в тесную раму калитки и, оглядевшись, решительно двинулась к Гаджи Гусейну. Она шла медленным шагом, и Гаджи Гусейн имел время ее разглядеть. Гостья была высокого роста; на вид лет двадцати; на ней было короткое светлое платье без рукавов. Стройные крепкие ноги были обуты в туфли, какие носят городские женщины. Иссиня-черные волосы, разделенные пробором, струились по груди двумя толстыми косами. По этим черным косам и лимонной матовости лица Гаджи Гусейн признал в гостье азербайджанку, и так как это была женщина, да еще без чадры, он не счел нужным подняться.

— В чем дело? — спросил он резко, с головы до ног оглядывая нежданную гостью.

— Я дочь Зейнала, — сказала девушка, протягивая Гаджи Гусейну руку, — твоего брата, работающего на промыслах. Я твоя племянница — Делишад.

— Вот как... — равнодушно протянул Гаджи Гусейн, но сердце его забилось сильней. Он вновь оглядел стройные ноги девушки, открытые руки и лицо. Ему хотелось сказать ей: «Уйди, бесстыжая, зачем ты пришла сюда учить наших женщин гадостям?» Но всё же она была дочерью брата и гостьей, и Гаджи Гусейн нехотя указал ей на коврик: «Садись!» И он приказал Саяре, не спускавшей глаз с Делишад, принести угощение.

Оба молча сидели в ожидании. Гаджи Гусейн беспокойно думал, не умер ли брат его Зейнал, не навязал ли ему вот эту птицу, прилетевшую сюда за кормом. Но он не унизил себя расспросами, — он помнил, как брат прогнал его от себя. И он подумал, что в сущности братья не ближе друг к другу, чем хлебы, выпеченные в одной печи. Свежая злоба до краев наполнила сердце Гаджи Гусейна, и если бы гостья и впрямь сказала ему сейчас о смерти Зейнала, в сердце его не нашлось бы ни капли жалости.

— Я буду жить здесь в селении, — сказала Делишад, когда Саяра принесла на подносе виноград и инжир. — Буду работать в больнице медицинской сестрой и акушеркой.

— Уйди! — замахнулся Гаджи Гусейн на Саяру, видя, что та не сводит восхищенных глаз с Делишад.

Саяра отпрянула, словно спугнутая собачонка, но тут же упрямо остановилась в надежде хоть краешком уха услышать что-нибудь из разговора отца с гостьей. Женщины уже успели выползти со всех концов дома и сада, но, боясь гнева Гаджи Гусейна, издалека молча разглядывали Делишад.

— Рожденный от мыши грызет мешки, — первая выпустила когти Биби-Ханум. — Что можно ждать от Зейнала? — Она не могла простить Зейналу, что он прогнал ее мужа.

— Что накрошишь себе в тарелку, то попадет в ложку, — поддакивала ей вторая мачеха.

Но любопытство женщин было столь сильно, что, забыв страх, они всё теснее окружали гостью, разглядывали ее с таким вниманием и недоумением, точно она приехала из некой далекой заморской страны, а не из города в нескольких часах перехода.

Перед тем как уйти, гостья протянула женщинам коробку конфет, и несколько рук тотчас потянулось навстречу. Саяра оказалась ближе всех, и коробка досталась ей. Прижав подарок к груди, Саяра с восторгом смотрела на Делишад: какая красавица! Наверно, такой была Лейли, о которой рассказывала Зарли.

Делишад попрощалась со всеми за руку, и все почувствовали ее крепкое пожатие. Гаджи Гусейн и теперь не счел нужным подняться ради племянницы и лишь приказал Саяре закрыть за ней калитку. Подойдя к воротам, Саяра взглянула в глаза гостье и тихо, просительно, будто нищенка, пробормотала:

— Приходи еще, сестра...

— Как зовут тебя? — спросила Делишад в ответ, и когда Саяра еще тише назвала себя, сказала, чуть улыбаясь: — Хорошо, Саяра, я приду...

Калитка захлопнулась, Саяра почувствовала себя одинокой.

— Чтоб аллах дал ей чесотку и вырвал ногти! — донесся до нее голос Гаджи Гусейна.

— Чтоб я видела волосы ее окровавленными! — узнала Саяра голос тетки Туту.

— Дочь проходимца! Невеста солдата! — в угоду Гаджи Гусейну горланили женщины вослед ушедшей.

Саяре хотелось броситься на мачех и теток, расцарапать им лица в кровь. Она знала, Гаджи Гусейн никогда не вмешивается в женские ссоры и драки, — не раз он равнодушно пил чай в то время, как на его глазах женщины в кровь царапали друг другу лица, вырывали клочья волос. «Бабьё», — ворчал он брезгливо и, если женщины слишком уж расходились, кидал в них что попадется под руку — палку или камень — как в базарных собак, потому что нет разницы между сварливой женщиной и базарной собакой. Но в этот раз лицо Гаджи Гусейна не предвещало доброго, и Саяра умерила пыл.