– Слышь, Валек! Щас дрова оставшиеся доложу, наруби новых и принеси. Чаю попьем! С вареньем! Ага! Из ягод и грибов с засоленной свеклой! Ой! Иди уже! Что?! Ты что так глазеешь?

– Красивая ты! – буркнул Валька.

– Дурак! Устала я от твоих этих дружеских поклонов! Иди, прошу тебя, Христа ради, дружище!

Правильно бабка Тыльза, когда плакала сегодня утром у меня без кадки, говорила: «Будь Катька настороже! Потому, как петух нынче, тьфу! Мужик – дерзкий пошел, в любви толка не понимает. От него прям бяда! «Куд – кудах!» Пойду к своему Анафрему. Люблю заразу!» И че? Не пошла – побежала. Нет, полетела к измывателю своему. Она же его выбрала, нет, он ее. Тьфу! Выбрались! Даже кадку не взяла! Пролила мне реки слез и сиди, Катька в своей дружбе с Валькой. Молодец бабка Тыльза! Будь здорова и дай Бог нам всем здоровья!

– Катя! Катюша! Катенька!

– Ты че Валек?

– А че? Все Катька да Катька! Е–ка–те–ри–на!

В общем, села я от обморока прямо на коврик из шитых и связанных лоскутов. Цветной такой. Хорошенький, как Валька. Че-то в груди сперло, дышать не могу, кричать не хочу, помираю…

А он, Валька, друг мой, подошел, дрова в ноги мне положил и в глаза смотрит. А я?.. Нет меня…

– Е–ка–те–ри–на! Хочу тебе новую дружбу предложить! За триста верст со всех сторон ехать не надо. Вот – я, вот – ты, а давай жить вместе! Уж очень дружба мне наша нравится, и ты, как человек и,.. как женщина.

«Кукареку! Куд–кудах, куд–кудах!» Бабка Тыльза, дед Анафрем, держите меня!

– Валя, ты чего? То есть Ва–лен–тин? Та неужто я ведра сама не донесу или кадку по любви не выкачу? Ой! Валька! То есть Ва–лен–тин! Пришел – ушел, дружим. Че плохо?

– Ага, плохо. Мы же не дед Анафрем и бабка Тыльза. Мы же эти…друзья.

И поцеловал меня в щеку. Тепло,.. а потом, взял за руки, зараза, будь он здоров и мы все с вами, и все! Бац!.. Какая разница?..

Да, как прижался, весь такой большой и сильный, а внутри, как воробышек. Сердца стук его даже слышала. «Куд–кудах!» Да, как петушок курочку придавил, притиснул, даже крикнуть не успела – зацеловал. Да так крепко, аж дурно стало. В глазах потемнело, ничего делать не могу, таю и все. Жарко…

Уста его сладкие, нежные, и вообще – хорошенький! Ну и что, что друг! Поживем, как друзья! Пущай знают, что и так бывает. Валя… Валечка…

– Катя, – еле переводя дыхание, сказал Валька. Кого-то нелегкая принесла. Открыть? Скребется кто-то в дверь.

– Валюша! Да, ну их всех для здоровья!

И не успев, договорить Валентин Екатерину, взял на руки и понес.

Она полуживая промолвила:

– А дрова?

Валька весь вне себя от счастья, красный, целуя ее на ходу ответил:

– И дрова, конечно!

Так и понес к дровам Катьку, а потом дрова вместе с Катькой. Друг!

А там, за дверью бабка Тыльза и дед Анафрем пришли в гости, чаю попить. А тут… как на дворе, все что хочешь, и дружба, и любовь. Дела…

Че – че? Хорошо… И тепло, и холодно, причем одновременно. А что лошади? Были и промчались, словно жизнь, оставив чей-то след в прошлое.

Хорошенький мой Валька! То есть Ва – лен – тин! Пускай с любовью у него плохо, зато с дружбой все в порядке. Та поживем себе и другим на радость. Нравимся мы друг другу, как человеки. Вчера приходил, а сегодня остался… Добрый!

Пошел снег. Ручей жадно заглатывал белые хлопья своими водными потоками. Его хлюпанье становилось до неприличия громким. Земля отдавалась с женской покорностью зиме. От вдавленного следа ничего не осталось. Ни ямы, ни лошадиного копыта, один белоснежный с искрами пушистый ковер. Не осень – декабрь. А трава? Да нет ее, сошла в ледяных разбитых лужах. Обычная простота удивляла своими просторами. И вдруг стало тихо… Уметь дружить ведь тоже надо! А что любовь? Капризная этакая штука, что с человеками, что с курицами, что с петухами…

«Лапа» – это моя корова. Обычная, рыжая, с рогами и с человеческими смазливыми глазами. В нашей деревне таких много. Почти в каждом доме есть. Животина! Интере-е-е-сная! С характером! Молока дает по – настроению, но нам хватает. Нам – это моей младшей сестре Лидке, старшему брату Федьке и матери. Отца нет. Ушел. Как увидал, как мать местный шоферюга под утро со смены привез, так и пошел со двора… в трусах и в ватнике, босой. И где он сейчас?

А Лапа – вообще ничего. Мы из ее молока и творог, и сметану, и масло делаем. Ага! Еще, и ряженку – по – настроению. Все всегда свежее и жирное. Лидка, вон, один раз молока, как обпилась, чуть в больницу не свезли. Оказалось молоко – козье. Перед ужином тетка Зинка заходила, а крынки-то одинаковые. Мать ей отдала коровье, а она нам – козье. Тетка Зинка – родня из Щебелиных. По-отцу. Он ведь тогда, когда мать под утро с шоферюгой приехала, покурить на порожки вышел. И все! Покурил… Так и пошел с папиросами, не оборачиваясь. Дааа,.. а тетка Зинка говорливая, вот мать и заболтала, что та крынку на стол поставила, а не на подоконник. Потому, как все дети в нашем доме знают, что на столе – всегда крынка с коровьим молоком, а на подоконнике – с козьим. А Лидка, четыре года от роду, схватила и выпила. Бедная! Живот скрутило, и так стонала, все отца звала – папка да папка! А папка-то до сих пор курит. Но все, слава Богу, обошлось. Намаялись весь вечер с ней. Отмучилась и в ночь заснула. А мы Лапу ругали. Позже разглядели, что в крынке. Вечно эта тетка Зинка, как придет, так страсти одни. Хотя добра всегда желает.

Один раз, иду я с рыбалки, наловил карасей в свою руку. А что? Кормилец! Ничего, что для кошек. Их тоже кормить надо. Все равно довольный! Красота кругом. Воздух чистый, аж скрипит. Цветов, будто краски пролили. Одна дорога – в ямах и рытвинах. Идти, что болеть, как Лидка с этим козьим молоком. Лучше босым, но целым. Вон, папка ушел, словно колесо по полю. И как он там? А навстречу грузовик летит, я – в сторону. Страшно! Вдруг собьет! А кто помирать хочет, мне девять лет, че видел? Болтовню мамки и тетки Зинки, да Лапино «му-у-у». А кругом, поля ведь. Неужто думаю, места грузовику мало. Пыль столбом, ж-ж-ж по тормозам, остановился. А оттуда тот шоферюга, что мать утром привез со смены, Любомир зовут. А в простонародье – Любик. Говорит: «Привет, пацан! Ты Шуры сын будешь?»