Фриструп работает в Отделе естественного звука и ночной темноты Управления национальных парков США, призванном оберегать (среди прочего) естественные звуковые ландшафты всей страны. Чтобы защищать, их сначала нужно нанести на карту, а звук, в отличие от света, не отследишь со спутника{859}. Фриструп с коллегами много лет таскали звукозаписывающую аппаратуру на собственном горбу, объездив в итоге почти 500 городов и записав около 1,5 млн часов аудио. Как они установили, в результате человеческой деятельности на 63% охраняемых территорий уровень фонового шума вырос вдвое, а на 21% – в 10 раз. Во втором случае «если раньше вы слышали звук с расстояния в тридцать метров, теперь вы расслышите его только с трех», поясняет Рейчел Бакстон из Управления национальных парков. Главные виновники – самолеты и дороги, но свой вклад вносит и промышленность: нефте- и газодобыча, горные разработки, лесозаготовки. Даже самые тщательно оберегаемые уголки все равно оказываются в шумовой осаде{860}.

В городах, больших и маленьких, проблема стоит еще острее, и не только в США. Две трети европейцев окружены фоновым шумом, сопоставимым с шелестом бесконечного дождя{861}. Такие условия трудновыносимы для многих животных, общающихся с помощью песен и звуковых сигналов. В 2003 г. Ханс Слаббекорн и Маргрит Пет выяснили, что в шумных районах голландского Лейдена большие синицы вынуждены повышать тональность своих песен, чтобы их сигналы не растворялись в низкочастотном городском гвалте{862}. Год спустя Хенрик Брумм обнаружил, что соловьи в Берлине выводят свои трели громче обычного, иначе их никто не расслышит из-за фонового шума{863}. Эти авторитетные работы послужили толчком для целой волны исследований акустического загрязнения, показавших, что городской и промышленный шум может также менять время концертов птичьего хора, снижать сложность песен и мешать исполнителям обрести брачного партнера{864}. Шум вредит даже городским птицам.

Шумовое загрязнение скрадывает не только те звуки, которые животные издают нарочно, но и «сплетение непреднамеренных звуков, которое сплачивает их сообщество», объясняет мне Фриструп. Он имеет в виду легкий шорох, сообщающий сове, где находится добыча, и еле уловимое хлопанье крыльев, предупреждающее мышь о надвигающейся смертельной угрозе. «Это самые уязвимые элементы звукового ландшафта, и мы отсекаем их своим вторжением», – говорит Фриструп. Громкость звука измеряется в децибелах: тихий шепот обычно тянет на 30 дБ, разговор обычной громкости – на 60, а рок-концерт – на 110 дБ. Каждые три лишних децибела фона вдвое сокращают радиус слышимости природных звуков{865}. Шум сужает перцептивный мир животного. И если одни виды, такие как большая синица или соловей, остаются и пытаются приноровиться к изменившимся условиям, другие просто уносят ноги.

В 2012 г. Джесси Барбер, Хайди Уэр и Кристофер Макклюр построили дорогу-призрак{866}. На хребте в штате Айдахо, где перелетные птицы делают передышку во время миграции, ученые создали с помощью динамиков коридор длиной в километр, в котором проигрывали закольцованную запись шума проезжающих машин. Заслышав эти бесплотные звуки, треть обычно останавливающихся на хребте птиц предпочла пролететь мимо. Многим из тех, кто все же остался, пришлось поплатиться за свое упорство. Поскольку звуки, издаваемые хищниками, заглушались теперь шорохом шин и гудками, птицы тратили больше времени на обнаружение опасности и меньше – на поиски пищи. Они набирали меньше веса и оставшуюся часть своего изнурительного путешествия вынуждены были проделать, недостаточно восстановив силы. Эксперимент с дорогой-призраком сыграл ключевую роль в демонстрации того, как может вредить диким животным звук, и только звук, когда не видно самих автомобилей и не чувствуется вони выхлопных газов. К аналогичным выводам пришли и сотни других исследований[290]. В условиях шума луговые собачки больше времени проводят под землей{867}, совы чаще промахиваются, кидаясь на добычу{868}, паразитирующим мухам-тахинам Ormia труднее отыскивать сверчков, чтобы отложить яйца{869}, а шалфейный тетерев покидает места гнездования (или испытывает повышенный стресс){870}.

Звук распространяется на большие расстояния в любое время суток и преодолевает сплошные препятствия. Благодаря этим свойствам он служит отличным стимулом, однако они же превращают его в непревзойденный загрязнитель. При слове «загрязнение» мы обычно представляем себе клубы ядовитого дыма из труб, покрытые бензиновой пленкой и мусором реки и другие видимые признаки упадка. Однако шум может разрушать совершенно идиллические места обитания и делать непригодными для жизни территории, которые в остальном отлично для нее подходят. Он может, словно невидимый бульдозер, выталкивать животных из привычного ареала[291]. И куда им тогда податься? На более чем 83% территории США между Канадой и Мексикой мы в любом месте оказываемся не далее километра от дороги{871}.

Тишину не найдешь даже в море{872}. Хотя Жак-Ив Кусто когда-то назвал океан миром безмолвия, безмолвия там нет и в помине. По нему разносится грохот обрушивающихся на берег волн, свист и рев ветра, клокотание гидротермальных источников, треск раскалывающихся айсбергов – и все это передается под водой быстрее и дальше, чем в воздухе. Морские обитатели тоже не безмолвствуют. Киты поют, рыбы-жабы гудят, треска похрюкивает, морские зайцы выводят рулады. Тысячи раков-щелкунов, которые глушат проплывающую рыбу ударной волной от щелчков своих огромных клешней, наполняют коралловые рифы шумом, похожим на шипение бекона на сковороде или рисовых шариков, лопающихся в молоке. Отчасти этот звуковой ландшафт беднеет, когда человек сокращает численность океанских жителей, вылавливая их сетями, цепляя на крючок и охотясь на них с гарпуном. Отчасти его затушевывают привносимые человеком звуки – скрип сетей, которыми тралят морское дно, стаккато взрывов от сейсморазведочных работ для поиска месторождений нефти и газа, сигналы сонаров гидроакустической разведки, а также всепроникающий бэк-вокал этой какофонии – звуки двигающихся судов[292].

«Вот ваша обувь, например, откуда?» – спрашивает специалист по морским млекопитающим Джон Хильдебранд, с которым мы беседуем у него в кабинете. Я сверяюсь с маркировкой на ботинках – Китай, откуда же еще. А значит, какой-то контейнеровоз переправил их через Тихий океан, оставляя за собой звуковой след, распространяющийся на многие километры. С конца Второй мировой войны до 2008 г. мировой торговый флот разросся более чем в три раза и стал перевозить в десять раз больше грузов на более высоких скоростях{873}. В общей сложности грузовые суда повысили уровень низкочастотных шумов в океане в 32 раза – на 15 дБ выше той громкости, которая, как подозревает Хильдебранд, и без того была на 10–15 дБ выше, чем в старинных морях до появления гребного винта. Учитывая, что гигантские киты могут жить дольше ста лет, не исключено, что где-то еще плавают особи, непосредственно пережившие постепенное усиление подводного шума, в десять раз сократившее для них радиус слышимости{874}. Когда в ночи неподалеку идет судно, горбатые киты прерывают свои песни, а косатки – охоту, южные киты впадают в стресс{875}. Крабы при этом перестают кормиться, каракатицы меняют цвет, рифовые рыбы семейства помацентровых легче ловятся{876}. «Если бы мне вздумалось повысить уровень шума в вашем кабинете на 30 дБ, Управление охраны труда США потребовало бы обеспечить вас берушами, – говорит Хильдебранд. – Подвергая морских животных воздействию такого громкого шума, мы проводим над ними эксперимент, который над собой проводить не позволили бы»{877}.

В предыдущих 12 главах этой книги говорилось о том, как человек на протяжении столетий по крупицам добывал знания о сенсорном мире других живых существ. Однако за то время, что у науки копились эти данные, мы радикально переформатировали все изучаемые сенсорные миры. Сейчас мы ближе, чем когда бы то ни было, к пониманию, каково быть другим животным, и в то же время по нашей милости быть другим животным сейчас труднее, чем когда бы то ни было.

Чувства, служившие своим обладателям верой и правдой миллионы лет, начали обманывать. Гладкие вертикальные поверхности, не существующие в природе, отражают эхо точно так же, как открытое воздушное пространство, – возможно, именно поэтому летучие мыши так часто врезаются в окна{878}. Диметилсульфид, химическое вещество, выделяемое морскими водорослями и когда-то безошибочно указывавшее морским птицам путь к источникам пищи, теперь выводит их к миллионам тонн пластикового мусора, который человек сбрасывает в океаны{879}. Возможно, именно поэтому 90% морских птиц, согласно подсчетам, рано или поздно глотают фрагменты пластика. Расположенные по всему телу ламантина вибриссы улавливают возмущение, вызванное движущимися в воде предметами, но не настолько быстро, чтобы ламантин успел увильнуть от моторки, несущейся на полной скорости{880}. Именно по этой причине – из-за столкновения с моторными судами – гибнет по крайней мере четверть всех умирающих во Флориде ламантинов. Лососей направляют на нерест к местам их собственного появления на свет присутствующие в речной воде пахучие вещества, но если обоняние лососей притупят попавшие в воду пестициды, все ориентиры исчезнут{881}. Слабые электрические поля на морском дне указывают акуле на закопавшуюся добычу, – но иногда на силовые кабели{882}.