Можно ли дуться на человека, так владеющего пером и чувствами читателя? А вот Бенкендорф не отдает этой фигуре должного. Был бы Александр Христофорович в театре, да понаблюдай он за публикой! Хотя, верно, о настроениях публики он получил донесение, и не одно, но счел это пустой сенсацией. Не понимает он, что сила строк, написанных талантливой рукой, может быть не менее, чем сила приказа главнокомандующего, бросающего полки на смерть. И, как солдаты согласны идти в огонь, так и пылкие сердца готовы следовать слову кумира! И Пушкин тут прокладывает первую стежку.

Ну и хорошо, что не понимает. От греха – подальше.

Издатель – он первооткрыватель. Только путешественник наносит открытую гору или остров на карту и прославляет свое имя. А издатель – имя автора. Оттого у него рождается и прямо противоположное желание – сохранить открытие для себя. Возможно ли такое? Во всяком случае – не с Пушкиным, Пушкина, как говорится, в мешке не утаишь.

Поддавшись настроению минуты, я написал ответ.

Дорогой Александр Сергеевич,

с благодарностью принимаю Вашу посылку. Такое сокровище можно не то, что месяцы, а и всю жизнь ждать!

Ваши пиесы прекрасны: какая глубина! какая смелость и какая стройность! Особенно хороши новые главы Онегина. Вы, несравненный Александр Сергеевич, как некий херувим, занесли нам песен райских, кои – воистину – итог божественного вдохновенья, а не расчета низкого.

Но и без низкого прожить – никак, потому подтверждаю, что готов опубликовать в Пчеле мелкие вещи по оговоренной ставке. На большие вещи не посягаю (в Пчеле они не поместятся, а в журналах я такую высокую ставку предложить не могу), ими вы, полагаю, распорядитесь дополнительно. Но оставляю за собой право написать хвалебную критику на все – так мне нравятся творения Ваши. Впрочем, никакая критика не сможет одним доступным ей инструментом – низкой алгеброй – понять, поверить Ваш священный дар.

С величайшим почтением,

Ваш слуга, Фаддей Булгарин.

На минуту я даже размечтался: вот бы стать единственным издателем Пушкина! Для этого и газета, и журналы: «Пчела», «Сын Отечества», «Литературные Листки», «Северный Архив», «Талия» – есть, где разгуляться. Да невозможно это. Наверняка друзья потянут его в «Северные Цветы» и прочие альманахи. Да и рамок ему никто не задаст: не то, что мы – грешные, а и Александр Христофорович, и даже государь…

«Пушкин приехал!» – заорал в коридоре Орест Сомов. На этот раз он меня не удивил. Я успел отложить статью из иностранного отдела, писанную Гречом, встал из-за стола. Дверь распахнулась, в проеме возник Пушкин. Он мгновенно окинул кабинет и остановил взгляд на мне. Глаза смотрели остро, с доброжелательным интересом. Сразу начал шутить. Это всегдашняя у него манера или только со мной?

– Здравствуйте, дорогой Александр Сергеевич!

– Добрый день, любезный Фаддей Венедиктович. Уж не намекаете ли вы, что я вам дорого обхожусь?

– Нисколько. Истинному таланту цены нет.

– У рукописи всегда мера найдется. Теперь бы и Гомера продали! Скажите, сколько бы вы ему за строчку дали? Почем у вас гекзаметры? Дороже наших ямбов с хореями? – оскалился Пушкин.

– Так они и длиннее, Александр Сергеевич, – сказал я и жестом пригласил его в свое кресло, – вот, присаживайтесь, гранки готовы.

– Нет, увольте, на редакторское место мне рано. – Пушкин сгреб со стола приготовленные гранки стихов, и устроился в кресле у низкого столика. – Вы позволите?

– Как вам удобно.

– И перо, пожалуйста.

Я подал свое, со стола.

– Длиной в гекзаметр, – сморщился Пушкин. – И вы этакой оглоблей все-все отмахиваете?

– Этим я чужое режу, – пошутил я, но Александр Сергеевич, кажется, принял всерьез, кивнул и склонился над рукописью.

Меня для него больше не было. Он погрузился в текст, иногда шевелил губами, два-три раза сделал отчеркивания, что-то вписал. Я занял свое редакторское кресло, притянул вновь статью Греча, но из-под тиха наблюдал за Пушкиным. Так он работает? По крайней мере, отречение полное. Я хотел предложить ему чаю или кофе, но не решился отвлечь. Греч мне не шел, тогда я сообразил, что еще надо сделать. Влез в стол и достал пачку ассигнаций, отсчитал положенное – 250 рублей. Коли он все про деньги говорит, значит, – находится в безденежье. Помещик он, я слышал, небогатый.

В четверть часа все было кончено.

– Вот тут, Фаддей Венедиктович… (я быстро подошел) надобны запятые, тут точка. А здесь слово заменить «влекомый» на «гонимый» – будет точнее, мне только что на ум пришло. А здесь две опечатки – обязательно поправить надо.

– Хорошо, Александр Сергеевич, все будет в точности исполнено… Извольте, вот – гонорар.

Пушкин вскочил, взял деньги, сунул их в карман.

– Это кстати. Я обедать собирался, не хотите ли присоединиться? – просто сказал он.