— Так уж и плакать! С твоим-то характером...

— Какой там характер! Я такая трусиха! — рассмеялась она, заиграли ямочки на щеках, разгладилась складка меж бровей. — Особенно танков боялась.

— Да, танк — не старый твой трактор. Как говорил один мой друг, лейтенант Каратаев, сурьезная штука — танк! А все равно ты молодец, Марзи!.. — Он погладил ей руку и решил спросить о том, что весь вечер не давало покоя, вертелось на кончике языка: — Только не пойму я, как же ты на трактор села? С такими-то маленькими руками... Неужели не нашлось другой работы... полегче?

Марзия взглянула на него как-то неприязненно. Улыбка погасла, глаза потемнели. Она прошлась по комнате, засунув руки в карманы форменного, сшитого по ее ладной фигурке, платья. А когда заговорила снова, что-то чужое, чуть ли не официальное появилось в голосе:

— Слышал, что сказали мои старики? Фронтовики-то— не все, правда, — от черной работы нос воротят! Подавай им дело полегче да почище и чтобы прибыль была. За пустые трудодни кому охота ломать себя... Вот мне и пришлось оседлать трактор. Вслед за мной и парни некоторые подались на МТС. Учатся, ремонтируют трактора...

— Значит, совесть заговорила... А о тебе я ляпнул, извини, подумав о твоем здоровье. Очень уж ты хрупка.

— Ну, ладно, не оправдывайся! — Марзия присела возле печки, закурила. — Что мое здоровье? Ты на колхоз посмотри. На ладан дышит Куштиряк! Посевная на носу, а ничего не готово. С боем, со скандалом вырвала у директора МТС трактор и два дня вывозила семена из элеватора. Но трактор я еще не отдам, пусть жалуется на меня директор куда хочет. На ферме кормов нет, коровы на ногах не стоят... Завтра поедем на яйляу, будем снимать солому с крыш навесов...

— Ого, да ты все заботы колхоза на себя взяла! — засмеялся Мансур, но смех его прозвучал как-то не искренне, деланно.

Марзия покачала головой, с горечью сказала:

— Колхоз-то наш, Мансур. Если мы не возьмемся, кто его поднимет? Голодные бабы? Старики?.. Я ведь подумала, вот вернулся Мансур, человек работящий, честный, он-то уж не убежит из аула. Что, рановато обрадовалась? Чем думаешь заняться? Скажи, если не секрет.

— Пока не знаю, Марзи, — ответил он, силясь заглушить в себе смешанное чувство уважения к ней и невольного протеста. Раздражал ее строгий, чуть ли не обвиняющий тон, обижали поспешные, беспричинные, на взгляд Мансура, намеки. Потому, сам того не замечая, заговорил сухо, будто оправдываясь в несодеянном: — Как тебе известно, я только вчера приехал домой. Надо немного отдохнуть с дороги, осмотреться. Честно говоря, была одна тайная мысль — учиться, но отец с матерью очень постарели. Вряд ли получится...

— Почему же?! Ведь ты учился заочно. Я, например, рассчитываю закончить в этом году первый курс института. Тоже, конечно, заочно.

— Где уж за тобой угнаться! — грустно пошутил Мансур.

А Марзия твердила свое:

— Нет, нет, нельзя так! Ты, я помню, на втором курсе был в техникуме, надо восстановиться. Если что, помогу, можешь не сомневаться!

Собираясь на эту встречу, Мансур не мог отделаться от неуютной мысли о том, что Марзия, наверное, по принуждению начала работать на латаном-перелатаном тракторе и рада бы теперь отказаться от него, да не может из-за всегдашней своей щепетильности и самолюбия. Так и стоял перед его глазами, как аждаха-дракон из сказок, пышущий жаром и чадом старый ХТЗ, а рядом с ним — маленькая, чумазая девушка, похожая на подростка. Сердце Мансура сжималось от смутного чувства вины и жалости, он твердо решил: «Надо положить конец этой несправедливости, вытащить Марзию из грязи!»

Но оказалось, не она, а он сам нуждается в ее совете и помощи. Мансур-то самоуверенно готовился взять на себя роль защитника, стать по-отечески добрым и строгим командиром. Смех и грех. Да, забыл он народную мудрость о том, что река сохраняет повадки ручейка, с которого берет свой исток, как бы потом ни разлилась широко. Внешне Марзия изменилась, повзрослела. Исчезла юношеская угловатость, сгладились неровности характера, а пыл и задор, как огонь в пепле, ушли вглубь, душа осталась прежней. Разве могла она смотреть равнодушно на страдания людей, хотя ей в самый раз подумать о себе. Нет, как и в далекие школьные годы, заботы других для нее превыше всего. Не сомневался Мансур, что именно это качество ее характера и стало для нее главным толчком, когда она вступала в партию.

Сам-то он на фронте ни в одной части не задерживался долго. Только станет привыкать к новым однополчанам, попадет под благосклонные взоры командиров и политработников, — тут же выбивало очередное ранение, начинались мытарства по медсанбатам и госпиталям. Потом, после выздоровления, чаще всего попадал в чужую часть, но если и попадал в свою, к тому времени оказывалось, что она обновилась почти целиком, прежние командиры или убиты, или ранены. Мелкие царапины Мансур и не считает на своем теле. С ними он справлялся, можно сказать, на ходу, не покидая окопов. В счет — три тяжелых ранения, из-за которых ему пришлось в общей сложности почти полтора года проваляться на госпитальных койках. Все это мешало вовремя оформить нужные документы. Уже в последние дни войны под Братиславой его приняли кандидатом в члены партии. С этим он уехал на родину, и теперь ему предстоит пройти испытание трудом. Как-то оно сложится...

Но что бы ни случилось, с самим собой он разберется. Руки-ноги целы, как любит повторять отец Мансура, не зря шапку носит на голове. Мужчина, значит. Человек, войну сломавший, неужели он не найдет себе места в мирной жизни? Вот отдышится немного, присмотрится, что к чему, и возьмется за любое дело, на какое определит колхоз. Душа уймется, тоска пройдет. Не о себе его беспокойство — о Хайдаре. Если не встряхнуть, не вывести парня из черного запоя, не совладает со своим несчастьем, пропадет. И здесь, наверное, не обойтись без совета Марзии, подумал Мансур и невольно усмехнулся этой мысли: ну, кто из нас теперь командир?