Шрифт:
– Почему Иван смотри, смотри?
– Так.
– Что ест так?
– Так есть так! Пошли в Триест.
– О, Триесте! – Она легко вскочила с травы. Он также встал, с неожиданной бодростью размашисто перекинул через плечо тужурку. По огромному полю маков они пошли вниз.
Солнце припекало все больше. Тень от Медвежьего хребта постепенно укорачивалась в долине, знойное пепельное марево дрожало на дальнем подножии горы, окутывало лесные склоны. Только снежные хребты вверху ярко сияли, выставив, как напоказ, каждое блеклое пятно на своих пестрых боках.
– Триесте карашо. Триесте партиджано! Триесте море! – оживленно лепетала Джулия и, очевидно, от избытка переполнявших ее радостных чувств запела:
Ми пар ди удире анкора, Ля воче туа, им мэдзо ай фьори [32] .Она негромко, но очень приятно выводила напевные слова. Он не знал, что это была за песня. Мелодичные ее переливы напоминали мерное волнение моря. Что-то безмятежное и доброе, очаровывая, влекло за собой...
32
Иван, затаив дыхание, слушал этот мелодичный отголосок другого, неведомого мира, как вдруг девушка оборвала песню и повернулась к нему:
– Иван! Учит Джулия «Катуша»!
– «Катюшу»?!
– Си. «Катушу».
Ра-а-сцетали явини и гуши, По-о-пили туани над экой... —33
пропела она, откинув голову, и он засмеялся: так это было неправильно и по-детски неумело, хотя мелодия у нее получалась неплохо.
– Почему Иван смехио? Почему смехио?
– Расцветали яблони и груши, – четко выговаривал он. – Поплыли туманы над рекой.
Она со смешинкой в глазах выслушала и закивала головой:
– Карашо. Понималь.
Ра-асцетали явини и груши... —– Вот теперь лучше, – сказал он. – Только не явини, а яблони, понимаешь? Сад, где яблоки.
– Да, понималь.
С усердием школьницы она начала петь «Катюшу», отчаянно перевирая слова, и оттого ему было смешно и хорошо с ней, будто с веселым, ласковым, послушным ребенком. Он шел рядом и все время улыбался в душе от тихой и светлой человеческой радости, какой не испытывал уже давно. Неизвестно откуда и почему родилась эта его радость – то ли от высокого ясного неба, щедрого солнца, то ли от картинного очарования гор или необъятности простора, раскинувшегося вокруг, а может, от невиданного торжества маков, удивительно крепкий аромат которых наполнял всю долину. Казалось, чем-то праздничным, сердечным дышало все среди этих гор и лугов, не верилось даже в опасность, в плен и возможную погоню и почему-то думалось: не приснился ли ему весь минувший кошмар лагерей с эсэсманами, со смертью, смрадом крематориев, ненавистным лаем овчарок? А если все это было на самом деле, то как рядом с ним могла существовать на земле эта первозданная благодать – какая сила жизни сберегла ее чистоту от преступного безумия людей? Но то отвратительное, к сожалению, не приснилось, оно не было призраком – их разрисованная полосами одежда ежеминутно напоминала о том, что было и от чего они окончательно еще не избавились. И тут, среди благоухающей чистоты земли, эта их одежда показалась Ивану такой ненавистной, что он сорвал с себя куртку и прикрыл ее тужуркой. Джулия перестала петь и, улыбнувшись, осмотрела его слегка загоревшие, широкие плечи.
– О, Эрколе! Геркулес! Руссо Геркулес!
– Какой Геркулес. Доходяга! – скромно возразил Иван.
– Нон, нон! Геркулес!
Она шутливо хлопнула его по голой спине и обеими руками сжала опущенную вниз руку.
– Сильно, карашо, руссо. Почему плен шель?
– Шел! Вели, вот и шел.
– Надо бить фашисто! – она решительно взмахнула в воздухе маленьким кулачком.
– Бил, пока мог. Да вот...
Подняв локоть, он повернулся к ней другим боком, и на ее подвижном личике сразу отразилась жалость, почти испуг.
– Ой, ой! Санта Мария!
– Вот и Геркулес, – вздохнул он.
– Болно? – бережным прикосновением она осторожно пощупала огромный широкий рубец – след ножевого штыка.
Он решительно потер бок.
– Уже нет. Отболело.
– Ой, ой!
– Да ты не бойся, чудачка, – ласково сказал он. – А ну сильней.
Она никак не осмеливалась, и он, взяв в ладонь ее тонкие пальцы, надавил ими на шрам. Джулия испуганно вскрикнула и прижалась к нему. Иван придержал девушку за плечи, и это короткое прикосновение опять заставило его поспешно отстраниться от нее. «Нет, так нельзя! Нельзя себя распускать! Надо скорее уходить».
– Вот что, – нахмурившись, сказал Иван, коротко взглянув на Джулию. – Надо быстрее идти, понимаешь?
– Я, – согласилась она, усмехнувшись и с какой-то испуганно-затаенной мыслью глядя ему в глаза.
Глава семнадцатая
Они спустились по склону от верхней границы луга к его середине. Тут маки начали постепенно редеть, уступая место другим цветам. Кое-где сидели скопления душистых незабудок, качались на ветру колокольчики, от густого аромата желтой азалии кружилась голова. Местами в цветочных зарослях попадались каменистые плеши, возле них всегда было много колючей щебенки, особенно докучавшей его босым ногам. Иван начал осторожнее выбирать путь, поглядывая под ноги. Один раз перед его глазами в траве сверкнула красная капля, он нагнулся – между зубчатыми листочками рдело несколько крупных ягод земляники. Только он сорвал их, как рядом увидел еще такие же красные ягоды. Тогда Иван положил тужурку, присел; Джулия тоже со счастливым криком бросилась собирать ягоды.