Зазвонил телефон.

– Плохо слышно, ты пропадаешь!.. – кричал Андрей.

Андрей всё еще в Сибири. Уже не по работе, а на рыбалке.

Иркин роман вернул меня в прошлое, во времена романов. Мне вдруг на секунду показалось, что Андрей, как раньше, пешком прошел десять километров до автомата, чтобы засунуть двушку в щель, покрутить замерзший диск и закричать в ледяную трубку: «Ты меня слышишь?.. Я тебя люблю!»

– Ты меня слышишь?.. Паштет! – кричал Андрей. – Ты давала ему паштет? А косточку из красного пакета?

Зачем так кричать? Как будто паштет необходим Шницелю по жизненным показаниям.

Это немного обидно: Шницелю и паштет, и косточка, а мне, что мне?..

В плохие мгновения я думаю: все – десять километров пешком, чтобы прокричать сквозь шум на линии «люблю», всё осталось в прошлом, закончилось. Бывает, что-то закончится, но еще когда-нибудь будет. Закончатся косточки из красного пакета, купим другие. А вот это – шуршание осенних листьев, желуди в кармане куртки, капли дождя на лице, – не просто закончилось, а больше никогда не будет. Кому теперь всё это шуршит и капает?

– Ты нашла паштет?

В плохие мгновенья я думаю: это, черт побери, возраст! Андрею кажется, что без него все не справляются: я не найду паштет, Шницель забудет поесть, Мура забудет, что у нее дети. Когда Андрей смотрит на девочек, у него становится такое лицо, как будто он доктор на скорой, мчится по вызову сквозь метель. Я не хочу, чтобы у него было такое лицо!.. Мама говорит, что Андрей ангел, а я неблагодарная скотина. Это не так, я благодарная скотина. Я очень благодарная скотина! Но реальность такова: желание всех опекать это признак возраста. Опекаешь, знаешь, где паштет, значит, ты еще сильный. А я хочу, чтобы он всегда был молодым.

В хорошие мгновения я думаю: а где же паштет? На полке нет паштета Шницеля, но я же его не съела?..

Реальность такова: я угостила Ирку собачьим паштетом.

– Телячий паштет Шницеля на нижней полке, – уточнил Андрей.

Ага, ура! Ура, я не угостила Ирку собачьим паштетом!

– А на верхней полке еще один паштет для Шницеля, из ягненка, не перепутай с телячьим.

Телячий. Я угостила Ирку телячьим паштетом. Признаться или нет? Но зачем признаваться? Свидетелей нет, улик нет. Дам Шницелю паштет из ягненка, и он будет молчать. Никто не узнает.

…– Сейчас мы все пойдем ко мне. Завещание дома. Я боюсь взять его в руки.

Общий сбор у Ирки-хомяка с целью оглашения завещания.

Присутствовали Хомяк и я. Ольга таинственно сказала, что у нее важное дело. Что может быть важнее завещания?! Ольга объяснила: «Ты ахнешь, когда узнаешь, только не говори Ирке и Алене».

С целью оглашения завещания Ирка повела меня в спальню.

Иркина спальня – это произведение искусства эпохи барокко. Если забыть, что это современная мебель итальянских фабрик, можно подумать, что находишься в королевских покоях: золоченые барочные завитушки, тяжелые бархатные портьеры с золотыми шнурами. На потолке роспись: «Похищение Психеи»: Купидон с Иркиным лицом и Психея с лицом ПетрИваныча. Художник перепутал, но перерисовывать не стали из экономии средств. Мы называем эту роспись «Купидона и Психей».

Хорошо, что нет Ольги! Она бы улыбнулась правым уголком рта. Не левым, а правым! Левый она кривит, когда нервничает, а правый, когда входит в Иркину спальню. Легко смеяться над Иркиным вкусом, когда ты из старой петербургской семьи, твои предки знаменитые художники, картины твоих прапрадедов в русских и французских музеях. Ольга говорит «мы с Иркой из разных детских». Конечно, из разных: над Ольгиным диваном висят виды Павловска кисти знаменитого… не важно кого, это секрет. У Ирки над кроватью висела репродукция из журнала «Огонек». У Ольги знаменитые предки, а у Ирки нет родственников, одна мама, акушер-гинеколог на пенсии в маленьком уральском городке. Но мы уже давно из детских!

Нет-нет, Ольга не кичится своим происхождением, она согласна, что происхождение самое незначительное в человеке. Ольга ругает Ирку за плохой вкус. Но вкус тоже самое незначительное!.. Взгляды тоже самое незначительное в человеке. В человеке всё незначительно, кроме одного: что этот человек твой друг, Хомяк.

– Вот кровать, – сказала Ирка.

Казалось бы, кровать в спальне, ничего особенного. Но любой, кто смотрит сериалы, сразу поймет, в чем дело: кровать низкая, пылесос под нее не пролезает. На том, что пылесос не пролезает под кровать, построен сюжет многих сериалов: это завязка. Персонажи сериалов в первой серии прячут завещание там, где его никто не найдет: под кроватью, где никогда не пылесосят. Во второй серии закатывается под кровать кольцо, персонаж шарит под кроватью палкой от швабры… тут-то и начинается драма.

У Ирки закатилось под кровать кольцо, Ирка пошарила под кроватью шваброй – а там коробка, в коробке завещание. Зачем ПетрИваныч не в сериале, а в жизни спрятал завещание под кроватью, где Ирка никогда не пылесосит? На этот вопрос нет ответа.

Если подумать, на этот вопрос есть ответ: ПетрИваныч не предполагал, что может умереть. Думал, что когда-нибудь, через сто тридцать лет скажет Ирке слабеющим голосом «умираю, и вот моя последняя воля: пропылесось под кроватью», – а там как раз завещание. Но, скорей всего, ПетрИваныч считал, что к тому времени изобретут бессмертие, и Ирке не понадобится пылесосить.