— Кто это смотрит вообще? — спросил я, выключая звук на телевизоре.

— Точно не я, — буркнула Швабра, расставляя пепельницы на столы, — у меня времени нет.

— Кстати о времени. Тебе работа в школу ходить не помешает?

— Ты дурак? — уставилась на меня девушка. — Лето же. Каникулы. Ещё почти месяц.

— Лето? — глупо переспросил я. Внезапно понял, что понятия не имею, какое сейчас число.

Швабра только пальцем у виска покрутила, возвращаясь к работе.

— А проблем с родителями не будет?

— Даже если я сдохну, мамка заметит это только через несколько дней, когда в холодильнике кончится еда, а в шкафу — чистая посуда. Не уверена, что она вообще помнит, что у неё есть дети.

— А отец?

— Не твоё дело. Отвали.

— Как скажешь. Просто не уверен, что правильно разрешать работать до полуночи школьнице.

— Даже если ты поставишь тут шест для стриптиза и наймёшь танцевать моих одноклассниц, никто не почешется, я тебя уверяю.

— Хм… Интересная идея. Они хоть ничего?

— Некоторые просто рождены для стриптиза. Кроме сисек, им показать миру нечего.

— Я смотрю, ты добрая девочка.

— Я знала, что ты заметишь, босс. Открывать пора. Вон, этот, как его… уже дверь подпирает.

В стекло, загородившись ладонями от света, требовательно заглядывает пьяный в сопли Калдырь.

***

— О, неужели я чувствую запах кофе? — спросил Калдырь, приняв два по сто и перестав походить на человека, который собирается прямо сейчас умереть от алкогольной интоксикации.

— Промывал машину, — кивнул я. — Пока не чувствую себя с ней достаточно свободно.

— Готов рискнуть.

— В таком случае первая порция за счёт заведения. Мне тут одна девица набросала инструкцию, но в результате я не уверен.

Засыпал зерна, проверил уровень воды, глянул на манометр, сверившись с оставленной подружкой Швабры бумажкой, выставил ручки в комбинацию «средний эспрессо» и, решившись, потянул чёрный эбонитовый рычаг. Машина вздрогнула, загрохотала, загудели какие-то приводы, затарахтела мельница. Потом зашипел пар, дрогнула стрелка манометра, полился в чашку чёрный напиток.

— Хм… А неплохо! — оценил Калдырь. — Даже очень неплохо! Если организовать что-то с выпечкой, то можно открываться пораньше и собирать денежки тех, кто любит выпить кофейку в обед.

— Обдумаю, — кивнул я, глядя, как в дверь осторожно и неуверенно заглядывает женщина.

Осмотрев пустой зал, она решилась и вошла.

Статная негритянка с лицом интеллигентным и строгим, что подчёркивается стильными очками. В скромном платье, с небольшой сумочкой. Смотрится в баре слегка чужеродно, но я затруднился бы сказать, почему. Просто ощущение.

— О чёрт, — тихо прошипела Швабра, отступая задом в подсобку, — меня тут нет!

— Здравствуйте, — сказала женщина голосом, от которого я испытал непреодолимый порыв немедленно встать. Спасло то, что уже стою. — Я не из тех, кто ходит по барам, но почувствовала запах кофе…

— К вашим услугам, мадам. Эспрессо?

— Капучино, если не сложно.

— Сложно, — признался я. — Нет молока.

— Очень прискорбно, — сказала негритянка, строго глянув поверх очков, и мне стало невыносимо стыдно. Не смог. Не оправдал. Плохой мальчик.

— Завтра будет, — сказал я почему-то покаянным тоном. — И молоко, и сливки, и выпечка.

— В таком случае, — женщина сменила гнев на милость, и сразу стало легче, — сделайте двойной эспрессо. Но завтра я проверю!

— Исправлюсь, мадам!

Кофе привёл строгую даму в более благодушное настроение, она обвела стойку внимательным взглядом, неодобрительно покосилась на Калдыря, который от этого чуть водкой не поперхнулся, потом посмотрела на изящные золотые часики на руке и попросила:

— Вы не могли бы включить радио? Пропустила этот выпуск, хочу послушать хотя бы концовку.

— Секунду, принесу приёмник.

В подсобке сверкнула глазами из тёмного угла притаившаяся Швабра. Я аж вздрогнул.

— Она ушла, босс? — спросила та требовательно. — Скажи, что она ушла!

— Кто?

— Училка наша.

— Ты её боишься?

— А то! Она как глянет, сразу все грехи с первого класса припомнишь. Скажи, как уйдёт, ладно?

Водрузил громоздкий тяжёлый радиоприёмник на полку за стойкой, воткнул шнур в розетку и повернул ручку, включая. Тишина, потом нарастающее шипение из которого постепенно проклюнулся голос: