— Ты справишься, отец. Заплатишь за ошибку и будешь чист. Твоя ошибка — это я, и заплатить мной будет правильно…

Впервые одноклассники Швабры, дослушав радио, не загомонили радостно, не принялись ржать и толкаться, не побежали за мороженым и лимонадом, а сидят в молчании. Примерили ситуацию на себя? Говорят, у подростков с сопереживанием не очень, зато с саморефлексией перебор. Не знаю, не был подростком.

Когда они, непривычно тихие и задумчивые, вышли из бара, за столиком остался сидеть сынок Училки. Он смотрел на меня, смотрел на Швабру, отводил взгляд, вздыхал, мялся, но потом решился.

— Можно мне стакан газировки?

— Со льдом? — спросил я.

— Да, если не сложно.

Я хрустнул рычагом, в стакан посыпался лёд.

— Твоя газировка. Малиновая, как ты любишь.

— Вы знаете, какую я люблю? — удивился мальчик.

— Бармены помнят, что пьют клиенты. Такая работа.

— А можно… поговорить с вами?

— Со мной? Мать попросила?

— Нет, я сам, — смутился он, — она не знает. Вы не расскажете ей?

— Если она не спросит, — ответил я честно. — Ты слишком мал, чтобы вступать с тобой в тайные заговоры.

— Хорошо, — сказал парнишка, подумав, — но только если спросит, ладно? Она мне не запрещала, но мне кажется, была бы недовольна, что я говорю с вами без неё.

— Почему?

— Она вас… очень уважает. Часто говорит, что вы хороший человек. Надёжный. Что на вас можно положиться, не то, что на других.

Люди воспринимают меня очень странно и почти всегда ошибаются. Но я не стал спорить, а молча кивнул, подтверждая готовность выслушать.

— Поэтому я решил, что спрошу у вас сам, раз мама не хочет.

— Спроси.

— Скажите, правда, что мы все умрём?

— Люди смертны. Один из видовых признаков. Если что-то не умирает, это не человек.

— Нет, я не об этом, простите, я неправильно спросил. Мне сказали, что нас убьют.

— Кого «вас»?

— Чужаков. Не местных. Приезжих. Меня и маму.

— Кто сказал?

— Многие. Ребята обсуждали после школы. Соседи говорили, я слышал через забор. А сыновья мусорщика так прямо и сказали: «Свалите до праздника. Ты и мамаша твоя. Мы против вас ничего не имеем, но сделаем то, что нужно. Очищение должно свершиться, и кому, как не мусорщикам, об этом заботиться?»

— Так и сказали?

— Да, у меня память хорошая.

— И что ты хочешь от меня?

— Скажите маме, что надо уезжать. Меня она не слушает. Говорит, «глупости». Считает, что её долг доучить детей, а они шепчутся, что «недолго училке нас мучить, отольются кошке мышкины слёзки». Не все, конечно, большинство нормальные, но таких тоже много.

— А почему ты думаешь, что она послушает меня?

— Она… очень хорошо к вам относится, Роберт. Часто о вас говорит. Я думаю, вы ей нравитесь.

— Мне кажется, твоя мама весьма упорная женщина. Боюсь, если она что-то решила, то вряд ли кто-то её переубедит. Даже я.

— Но вы можете хотя бы попробовать.

— Знаешь, что она у меня спросит первым делом?

— Что?

— «А вы, Роберт? Почему вы не уехали? Ведь вы тоже чужой тут…»

— А почему вы не уехали?

— Потому что у меня, как и у твоей мамы, есть важная причина оставаться.

— Какая?

— На этот вопрос я тебе не отвечу.

— Потому что я маленький?

— Потому что тебя это не касается.

— Извините. Так вы ничем нам не поможете?

— Единственное, что я могу сделать, это сообщить твоей маме, что риск действительно есть. Но решение, как поступить, она примет сама. Как взрослая женщина, которая отвечает за себя и тебя.

— А если она ошибётся?

— То получит последствия своих ошибок.

— Это нечестно!

— Только это и честно, пацан.

— Эх, я-то думал, вы хороший… А вы… Вы никакой, вот!

Что ж. Устами, как говорится, младенца.

***

Пастор зашёл в бар, столкнувшись в дверях с расстроенным мальчиком и долго смотрел ему вслед, стоя на пороге. Потом включил улыбку и направился к стойке.

— Полусладкого? — спросил я.

— Может, позже, — отказался он, — я пришёл пригласить вас на наше собрание.

— Когда?

— Прямо сейчас. Все ждут только вас.

— Вы так уверены, что я приду?

— А вы не придёте?

— Зачем бы мне?

— Затем, что ваша миссия требует нашей помощи. Вы не сможете справиться в одиночку, Роберт.