Эмиль Золя – один из столпов мировой реалистической литературы, предводитель и теоретик литературного движения натурализма, увлеченный исследователь повседневности, страстный правозащитник и публицист, повлиявший на все реалистическое направление литературы XX века и прежде всего на школу «новой журналистики»: Трумена Капоте, Тома Вулфа, Нормана Мейлера. Его самый известный труд – эпохальный двадцатитомный цикл «Ругон-Маккары», распахивающий перед читателем бесконечную панораму человеческих пороков и добродетелей в декорациях Второй империи. Это энциклопедия жизни Парижа и французской провинции на материале нескольких поколений одной семьи, родившей самые странные плоды, – головокружительная в своей детальности и масштабности эпопея, где есть все: алчность и бескорыстие, любовь к ближнему и звериная страсть, возвышенные устремления и повседневная рутина, гордость, жестокость, цинизм и насилие, взлет и падение сильных и слабых мира сего.
В это иллюстрированное издание вошли седьмой и восьмой романы цикла – глубинное погружение в жизнь парижских буржуа, панорама комичная, порой трогательная, но чаще страшная. Октав Муре, прагматик и ловелас, приезжает в Париж, где восходит на вершину, соблазняя женщин и внушая доверие мужчинам. Он наследует и расширяет магазин «Дамское Счастье» – его гордость, воплощение эффективного и циничного подхода к торговле и рекламе, – но весь этот ослепительный блеск меркнет, когда Муре знакомится с Денизой Бодю, скромной продавщицей, которая против воли завоевывает его сердце…
Роман «Пена» публикуется в великолепном новом переводе.
ПЕНА
Перевод c французского Ирины Волевич (главы I–IX) и Марии Брусовани (главы X–XVIII)
ДАМСКОЕ СЧАСТЬЕ
Перевод с французского Ирины Волевич (главы I–VII) и Елены Клоковой (главы VIII–XIV)
Emile Zola
POT-BOUILLE. AU BONHEUR DES DAMES
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023
Издательство Иностранка®
О порядке чтения цикла «Ругон-Маккары»
Работа над романами цикла «Ругон-Маккары» заняла у Эмиля Золя больше двадцати лет и не происходила линейно: за вычетом хронологически первого и последнего романов, созданных, соответственно, первым и последним, порядок появления частей цикла не всегда соответствовал хронологии описываемых событий. Традиционно цикл издается в порядке написания, однако в этом и дальнейших изданиях мы предпочли руководствоваться его внутренней хронологией. Такой порядок чтения сам автор описывает в финальном романе цикла «Доктор Паскаль» и, по утверждению Эрнеста Альфреда Визетелли, английского переводчика и друга Золя (см. критическую биографию Emile Zola, Novelist and Reformer: An Account of His Life and Work by Ernest Alfred Vizetelly, 1904, гл. XI), неоднократно рекомендовал на словах.
Карьера Ругонов (La Fortune des Rougon, 1871)
Его превосходительство Эжен Ругон (Son Excellence Eugene Rougon, 1876)
Добыча (La Curee, 1871–1872)
Деньги (L’Argent, 1891)
Мечта (Le Reve, 1888)
Покорение Плассана (La Conquete de Plassans, 1874)
Пена (Pot-Bouille, 1882)
Дамское Счастье (Au Bonheur des Dames, 1883)
Проступок аббата Муре (La Faute de l’abbe Mouret, 1875)
Страница любви (Une page d’amour, 1878)
Чрево Парижа (Le Ventre de Paris, 1873)
Радость жизни (La Joie de vivre, 1884)
Западня (L’Assommoir, 1877)
Творчество (L’OEuvre, 1886)
Человек-зверь (La Bete humaine, 1890)
Жерминаль (Germinal, 1885)
Нана (Nana, 1880)
Земля (La Terre, 1887)
Разгром (La Debacle, 1892)
Доктор Паскаль (Le Docteur Pascal, 1893)
Пена
I
Улица Нёв-Сент-Огюстен; плотное скопление экипажей не позволяло проехать фиакру, который вез Октава и три его чемодана с Лионского вокзала. Несмотря на довольно ощутимый послеполуденный холод этого ненастного ноябрьского дня, молодой человек опустил стекло дверцы экипажа. Его удивили ранние сумерки в этом квартале с тесными улочками, забитыми густой толпой. Грубая брань кучеров, которые хлестали фыркающих лошадей, нескончаемая толкучка на тротуарах, тесная череда магазинчиков, битком набитых приказчиками и покупателями, – все это привело Октава в полную растерянность: в мечтах он представлял себе Париж куда более благостным и не ожидал увидеть здесь такую грубую, настырную торговлю – казалось, город отдан на растерзание алчным завоевателям.
Кучер обернулся к седоку и спросил:
– Так вам в пассаж Шуазель?
– Да нет, на улицу Шуазель… Мне кажется, там есть новый дом…
Фиакру оставалось только свернуть, и вот наконец показался новый дом, второй от угла, – высокое пятиэтажное строение; его каменная облицовка еще сохраняла природный охристый оттенок, выделяясь на фоне блеклой штукатурки соседних старых фасадов. Октав вышел из экипажа и задержался на тротуаре, машинально оглядывая здание снизу вверх, от магазина шелков на первом этаже и в полуподвале до пятого, чьи окна отделяла от карниза узкая терраса. Балкон второго этажа с затейливыми чугунными перилами поддерживали головы кариатид. Каждое окно окаймляли вычурные наличники, грубо вырезанные по шаблону, а внизу, над парадной дверью, два амурчика держали развернутый свиток с номером дома, который по ночам освещался газовым рожком.
Грузный светловолосый господин, выходивший из этого дома, остановился как вкопанный, заметив Октава.
– Как, это вы?! – воскликнул он. – А я-то вас ожидал только завтра!
– Прошу прощения, я выехал из Плассана днем раньше… – ответил молодой человек. – А что – моя комната еще не готова?
– Да готова, конечно готова! Я ее снял две недели назад и сразу же обставил, как вы и просили. Погодите-ка, я вас сейчас же устрою.
И он вернулся в дом, не слушая возражений Октава. Кучер выгрузил из экипажа три чемодана. В швейцарской стоял осанистый человек с длинным, гладко выбритым лицом дипломата, он просматривал «Монитёр». Тем не менее он соблаговолил обратить внимание на багаж, поставленный у двери, и, выйдя в вестибюль, спросил у своего жильца – «архитектора с четвертого», как он его называл:
– Господин Кампардон, это тот самый жилец?
– Именно так, Гур, это и есть Октав Муре, я снял для него комнату на пятом. Он будет там жить, а столоваться у нас… Господин Муре – друг родителей моей жены, рекомендую его вам.
Октав разглядывал вестибюль с панелями «под мрамор» и потолком, украшенным розетками. Мощеный и зацементированный дворик в глубине дышал холодной чистотой богатого частного дома; в дверях конюшни сидел кучер, начищавший замшевым лоскутом упряжь. Казалось, в этот уголок никогда не проникает солнечный свет.