Стекла, уцелевшие после бомбежки, покрыла наледь. Из-под куска фанеры, которую Юрка приколотил гвоздями к раме, лезла снежная борода. Иногда метель запускала растрепанный язык в трубу, и тогда в печи звякала заслонка, а в дымоходе кто-то тяжко вздыхал.

Василиса ушла к соседке поболтать, а босой Юрка, Стасик и губастый Колька Звездочкин резались в «очко». Неопытный Стасик проиграл всю мелочь, она перекочевала в Юркин карман. Стасик не очень жалел деньги, но хотел отыграться.

— Под ракеты будешь? — спросил Юрка, не глядя на него. — Ракета — полтинник. Идет?

— Ладно, давай, — вздохнул Стасик. — Только я не буду все проигрывать…

Через полчаса Юрка выиграл ракеты вместе с ящиком. Деловито пересчитал их и несколько штук сунул в необъятный карман солдатских галифе. Ящик затолкал под кровать.

— Вот же не везет! — через силу улыбнулся Стасик и бросил на стол карты.

Колька, шевеля толстыми губами, следил за Юркой. Он тоже проиграл, злился, и ему казалось, что Гусь плутует.

— Покажи карту! — потребовал он.

Юрка спокойно и нагло, передернув карту, показал:

— На!

Нижняя Колькина губа отвисла совсем, маленькие глаза уставились в свои карты. Громко сопя, он, послюнив пальцы, медленно потянул туза вниз и в сердцах дернул себя за желтый хохол:

— Продул…

Колька тискал бесполезную карту в потных пальцах, зачем-то подносил к носу. Он проиграл в два раза больше, чем Стасик. Чувствовалось, что Колька еле сдерживается, чтобы не стукнуть Юрку. А тот радовался. Ему было наплевать на Звездочкина. Юрка до сих пор помнил, как Колька из-за Жоркиной ракетницы заехал ему в ухо. Пусть теперь побесится…

— Юр, дашь мне из ракетницы выпалить? — выжидающе спросил Стасик.

— Тебе дам… А этому — ни в жись!

Колька засопел. Маленькие глаза его побелели.

— А ты… — запинаясь, сказал он. — Ты ворюга… У бабы на вокзале сало спер!

Юрка почувствовал себя оскорбленным. Он встал, вплотную подошел к Кольке. Звездочкин был на голову выше Юрки и намного шире в плечах.

— Я тебе, морда… — сквозь зубы сказал Юрка и замахнулся.

В это время дверь распахнулась и с облаком пара в избу ввалилась залепленная с головы до ног снегом бабка Василиса со свертком.

Колотя у порога обшарпанным голиком по валенкам, бабка скрипела:

— Охо-хо, послал бог погодушку, снегу-то намело! Еле калитку отворила.

Размотав засверкавшую каплями воды шаль, она подозрительно поглядела на ребят.

— Небось опять картежничали?

— Что ты, бабушка! — Юрка шмыгнул носом. — Мы тут разные истории рассказывали…

— Истории? — Бабка погладила печку скрюченными пальцами. — Не слепая… Ишь парнишки-то кислые… Бессовестные твои глаза, Юрка! Отдай, говорю!

— А-а, пускай забирают, не жалко, — улыбнулся Юрка. — Бери, губошлеп!

Колька обрадованно подставил ладонь.

— А ты? — спросил Юрка Стасика.

— Не по правилам, — сказал Стасик и спрятал руки за спину.

— Видишь, не берут? — Юрка пожал плечами и ссыпал мелочь в карман.

Бабка развязала концы платка, в который был завернут пакет, и кинула Юрке пару подшитых валенок.

— Носи! Да добрым словом поминай милиционера Егорова… За спасибо, дай бог ему здоровья, справил тебе обувку.

Юрка надел валенки и шагнул к бабке: ему вдруг захотелось щекой потереться об ее вязаную кофту. Шагнул и… присев, принялся ощупывать мягкие голенища. Теперь не надо весь день торчать у окна. Теперь он как захочет, так и выйдет на улицу! Хватит, отсиделся!

— Может, увидишь Егорова — позови к нам чай пить… Я звала — не пошел. Говорит, на дежурство.

Бабка заглянула в сахарницу и вздохнула:

— Сахар-то на исходе… Юрушка, скажи Егорову, пусть с собой кусок сахару захватит… Я просила у Ширихи — не дала… Нету, говорит, а сама все лето торговала. Небось на три года запаслась!

— Эх и здорово вчера Шириху разбомбило! — засмеялся Юрка.

— Не скаль зубы, насмешник! — проворчала бабка.

— Так, бабушка, — напомнил Юрка, — ведь она говорила: «Гошподь жнает, кого накажывает…» — помнишь? В церковь моталась, а господь ей — бомбочку!

— Не говори так! Не господь это, а немец.

Прошлой ночью «юнкерс» сбросил на поселок одну крупную фугаску. И угодила она аккурат Ширихе под окно. Огромная дымящаяся воронка, будто пруд, подступила к самой завалинке. Дом скособочился. Буфет, стол, стулья — все, что стояло, съехало к стене.

Шириха наспех заколотила окно и двери досками и вместе со своим рыжим Жоркой уехала на первых попутных дровнях в глухую деревню Леонтьево, к куме.

«Нет шправедливошти на небешах», — дерзко сказала она, рассерженная на бога.