Мы позволим себе высказать предположение, что Новосильцев, по-видимому, отождествил «Военную лигу» с упоминавшимся военным отделом «Республиканского центра». Он пишет, что уже при Корнилове в Ставку приезжали от «Республиканского центра» К. Николаевский и от «Военной лиги» – полковник Дисеметьер [233] . Но мы знаем по другим источникам, что Дисеметьер возглавлял военный отдел «Республиканского центра». Есть и косвенные подтверждения. В числе членов «Военной лиги» Новосильцев называет будущего добровольческого генерала, а тогда полковника Г. Покровского. Это имя встречается и в воспоминаниях Врангеля: по его словам, Покровский (наряду с Паленом и др.) весной 1917 г. входил в некую «военную организацию».

Политически и организационно контрреволюционные группы еще не вполне оформились, границы между ними «расплавились» – отсюда и некоторая путаница в мемуарах, тем более написанных спустя несколько лет…

Таким образом, можно думать, что «Союз офицеров армии и флота» «вышел» на Колчака через военный отдел «Республиканского центра». Новосильцев сообщает очень интересные данные о своей беседе с Колчаком. Колчак, пишет Новосильцев, интересовался, что, собственно, уже сделано, каковы дальнейшие планы, и говорил, что если надо, то он не примет сделанного ему предложения о поездке в США и останется в России, «но только, если есть что-либо серьезное, а не легкомысленная авантюра». «Колчак соглашался даже перейти на нелегальное положение, если бы это было надо…» [234]

«Республиканский центр» и, вероятно, «Союз офицеров» усиленно популяризировали имя Колчака. По словам меньшевика Н. Иорданского, его имя становилось «боевым кличем желтой – большой и малой прессы». Правые газеты выходили с призывами через всю полосу: «Адмирал Колчак – спаситель России», «Вся власть адмиралу Колчаку» и т. п. [235] И Колчак постепенно начинал держаться, «как сознательный вождь контрреволюционной военщины». Он сблизился с монархистом генералом Гурко и «другими монархистами» [236] . В число «других» входил, по-видимому, и Бермонт-Авалов. Во всяком случае, как утверждается в его мемуарах, летом 1919 г. он писал Колчаку в Омск о том, что рассматривает свою деятельность в Прибалтике как продолжение «совместной работы летом 1917 г.» [237] .

Однако, примерно к середине июля 1917 г. контрреволюционная ажиотация вокруг имени Колчака постепенно пошла на убыль. Что же произошло?

В личной папке «верховного правителя», оказавшейся наряду с другими документами колчаковского правления у эсеровского Политцентра в Иркутске, а затем поступившей в советские архивы, сохранилась автобиография (правда, незаконченная) Колчака. Там он написал, что летом 1917 г. правительство Керенского, «желая избавиться» от его присутствия в Петрограде, охотно согласилось «на мой отъезд» в США по приглашению миссии Э. Рута (летом 1917 г. она находилась в России). Несколько яснее о том же самом писал некий «Анк» в статье о Колчаке, опубликованной 2 (15) июня 1919 г. в «Сибирской речи» (Омск). Еще летом 1917 г., говорится в статье, когда адмирал находился в Петрограде, именно с ним «как-то сама собой связывалась надежда-ожидание – не он ли сметет паяца Керенского». Но «его тогда испугались и выслали в Америку». В слове «выслали» имеется, конечно, определенная передержка. Надо, однако, отметить, что в уже упоминавшейся статье Н. Иорданского имеется свидетельство, в известной мере близкое тому, о чем писал «Анк». Иорданский утверждал, что «левые министры возбудили вопрос о привлечении его (Колчака. – Г.И.) к ответственности» [238] . Но у нас нет каких-либо документальных данных, могущих подтвердить это. Скорее всего, было другое: с подозрением относясь к «активности» Колчака и той контрреволюционной шумихе, которая развертывалась вокруг его имени, Временное правительство решило не препятствовать его отъезду в США во главе небольшой военно-морской миссии. Он уехал из Петрограда в конце июля и вернулся в Россию только весной 1918 г. для того, чтобы вести борьбу с уже победившей Советской властью. Но, уезжая, в комитете «Республиканского центра» Колчак оставил своего связного – некоего лейтенанта Фомина. Этому лейтенанту Фомину в дни корниловского выступления будет поручено затопление морского канала баржами с камнем, для того чтобы блокировать возможный проход судов из Кронштадта в Петроград [239] . Что касается самого Колчака, то, несмотря на его отсутствие в России (в это время он еще находился в США), он будет включен в список проектируемого «корниловского» правительства.

В то самое время (начало мая 1917 г.), когда в Петрограде промышленно-финансовые воротилы – штатские люди «практической складки» – сговаривались о создании «Республиканского центра», в Могилеве (в Ставке) генералы и офицеры – военные люди не менее «практической складки» – готовились к открытию съезда, который должен был положить начало «Союзу офицеров армии и флота». Летом 1917 г. этот «союз» наряду с «Республиканским центром» станет еще одной крупной контрреволюционной организацией, через которую будет осуществляться практическая подготовка корниловского мятежа. И так же, как «Республиканский центр», он будет еще одним зерном, из которого позднее произрастет «белое дело»…

О «Союзе офицеров» известно значительно больше, чем о «Республиканском центре». Он издавал свою газету «Вестник» (с июля 1917 г.), распространял листовки, обращения и т. п. Часть этих материалов была приобщена к материалам Чрезвычайной следственной комиссии по корниловскому делу. Но архив «Союза офицеров», точнее, его главного комитета, который позволил бы судить о нем не только по официальным заявлениям, но и по тому, что происходило «за кулисами», отсутствует. Если верить одному из членов главного комитета «союза» – полковнику С. Н. Ряснянскому, этот архив при ликвидации Ставки осенью 1917 г. был увезен из Могилева в Новочеркасск, где он хранился на чердаке одного из домов. Но когда Добровольческая армия во главе с Корниловым зимой 1918 г. уходила с Дона в «Ледяной поход», хозяйка этого дома, по-видимому, уничтожила архив [240] . Однако сохранившиеся мемуары уже упоминавшегося нами полковника Новосильцева (он являлся председателем главного комитета «союза»), самого полковника Ряснянского и других активных членов «Союза офицеров» позволяют, как нам кажется, внести некоторые важные дополнения в то, что уже известно об этом «союзе» по исторической литературе.

Все началось в апреле. Приблизительно в середине месяца по фронту стало распространяться «обращение к офицерам», которое, как свидетельствует Новосильцев, было написано двумя офицерами Ставки – полковниками Прониным и Лебедевым. Пронин находился в Ставке еще тогда, когда верховным главнокомандующим был Николай II. Позднее, главным образом в эмиграции, его мысли и чувства вылились в ряд брошюр и статей верноподданнического, крайне монархического толка. Помимо этого, он активно подвизался в такого же рода эмигрантских организациях. Лебедев, по всей вероятности, в годы гражданской войны одно время занимал пост начальника штаба колчаковской армии и заявлял о себе как о беспощадном враге революции и большевизма. Эти краткие биографические данные в какой-то мере дают возможность судить о подлинных целях инициативы Пронина и Лебедева, проявленной весной 1917 г. Но официальное обращение, вполне легально распространявшееся по фронту и в тылу, не могло, конечно, содержать и намеков на их истинные замыслы. В нем провозглашалось, что «могучий Союз офицеров», создать который они призывали, должен строиться исключительно на началах аполитизма (армия вне политики!). Его главная задача – укрепляя «новые начала» в армейской жизни, не допускать в то же время потрясения «незыблемых основ военной организации», помогать командованию в борьбе против «разложения армии», укреплять «власть начальника» [241] . Короче говоря, дело изображалось таким образом, что речь идет о создании некоей «профессиональной офицерской организации», защищающей интересы офицерства и армии от проникающей в нее «анархии». Что касается отношения к Временному правительству, то «Союз офицеров» должен, безусловно, поддерживать его. Обращение содержало также призыв образовывать офицерские союзы на местах и делегировать их представителей на съезд в Могилеве, который должен собраться в мае.

14 апреля в офицерской столовой гостиницы «Бристоль» (Могилев) собралась инициативная группа. Ее член полковник Ряснянский пишет, что никто тут не задавал вопроса: «Како веруешь?» (т. е. не интересовался политическими взглядами), но «более-менее известно было, что, за исключением одного, все члены группы были монархистами».

С пронинско-лебедевским обращением, исходившим из Ставки, конкурировало обращение, подписанное неким полковником Генерального штаба Гущиным. Этот Гущин был из тех офицеров, которые после свержения царизма «поставили на революцию», но не на ту, которую делали народные массы во главе с большевиками, а на «революцию» Временного правительства и мелкобуржуазных, соглашательских партий. Он объявил себя «офицером-республиканцем» и, подделываясь под дух времени, пытался создать в Петрограде «Совет офицерских депутатов». Инициаторы могилевского съезда, будучи, как мы видели, почти сплошь скрытыми монархистами «старого образца» или, в лучшем случае, правыми кадетами, хмуро смотрели на гущинскую затею, видя в ней попытку повести хотя бы часть офицерства за ненавистным «Совдепом». В силу своей реакционности и реставраторских наклонностей они просто не поняли политической сути гущинского маневра. Между тем Новосильцев пишет в своих мемуарах, что А. И. Гучков впоследствии признался ему, что гущинский «совет» находился под его, Гучкова, покровительством и сам Гущин работал с его ведома и согласия. Истинная же цель этого «совета» состояла в том, чтобы «путем признания Совдепа провести в него офицеров во главе с самим Гущиным». Затем офицеры должны были расколоть «Совдеп», отделив солдатских депутатов от рабочих и превратив их в «опору Временного правительства» [242] . Впрочем, из намерений Гущина и Гучкова мало что получилось.