Через десять минут казаки уже находились на темной кривой улочке, в третьем с краю доме было расположено среднее окно, в нем виднелась дородная фигура старой женщины с остриженными под бурсацкий горшок седыми волосами.

— А ну, старая карга, гони сюда бидон с первачом — рявкнул на нее урядник. — Приказ штаба ОКО — реквизировать первач! Понятно?

Взгляд старухи испуганно посветлел, она отчаянно замахала руками:

— Н-нет у меня ничего!

Бравый урядник издевательски захохотал.

— Брешешь, ведьма!

— Нету-у!

Урядник, смеясь, вывернул из ножен шашку.

— Брешешь!

Старуха пискнула по-девичьи, взметнула над собой в молитвенном движении руки и исчезла в глубине дома. В то же мгновение с треском распахнулось несколько ставней напротив, в оконные проемы высунулись стволы винтовок.

Грохнул залп.

Урядника вынесло из седла и отбросило от коня метров на пять, будто попал под паровоз; лицо его исказилось, окрасилось кровью, один глаз, выбитый пулей, размазался по щеке, двух его напарников — нестарых еще казаков с кручеными тугими чубами, выбивавшимися из-под папах, также не стало — пули швырнули их под копыта коней, казаки, уже мертвые, задергались, заскребли ногтями по мерзлой земле, окрасили ее кровью.

Из дома выглянул товарищ Антон, пробежался взглядом по убитым, произнес поспешно, задыхаясь, словно после бега:

— Все! Уходим!

Три стремительные тени выскользнули из двери дома, одну из них Антон задержал, проговорил тихо, по-прежнему страдая от одышки:

— Молодец, Аня, ты стреляла лучше всех!

Утром калмыковцы чистили улицу, на которой был уничтожен казачий наряд, перевернули вверх дном избу, приютившую нападавших, — это был брошенный дом, хозяин которого умер три года назад и до сих пор в него никто не вселился, обследовали соседние дома, до мелочей восстановили картину происшедшего… Занимался этим лично Михайлов.

— Виноватых тут нет, — проговорил Михайлов угрюмо, почесал пальцами лысеющий лоб, — вот, картина какая вырисовывается. Что делать?

Юлинек тоже был включен в следственную группу и, хотя в происшедшем не разбирался, — да и не до того было, — дал совет:

— Арестуйте, господин начальник, владельцев этих хат, — он обвел рукой дома, стоявшие рядом с большой холодной избой, из которой велась стрельба. — Во-первых, люди будут знать, что в нас без наказания стрелять нельзя, стрелявшие обязательно будут наказаны, во- вторых, может быть, мы узнаем что-нибудь новое, а в-третьих… В-третьих, другим будет неповадно так поступать, — Юлинек подвигал из стороны в сторону тяжелой нижней челюстью. — Советую, господин начальник.

— Что ж, совет — штука хорошая, — похвалил палача начальник юридического отдела и отдал приказ арестовать хозяев близлежащих домов. Их оказалось одиннадцать человек.

Тела этих людей нашли утром следующего дня, — трупы были беспорядочно свалены в мусорную канаву.

Маленького Ваньки в тот день в Хабаровске не было, — уехал, — иначе бы и ему досталось от Ооя.

Будберг запоздало записал в своем дневнике: «Обер-хунхуза Семенова послали уговаривать унтер-хунхуза Калмыкова быть поосторожнее по части угробливания людей и калмыкации чужой собственности. Разве уговоры могут помочь, раз атмосфера безнаказанности уничтожила все препоны для насилия и преступления?

Впрочем, к этому моменту атамана Семенова в России не было, а харбинские газеты сообщили, что Григорий Михайлович «завел себе временную атаманшу из шансоньеток и преподнес ей колье в сорок тысяч рублей».

В конце октября Будберг зафиксировал следующее: «Калмыков перебрался из Хабаровска на станцию Гродеково: здесь он ближе к Семенову, и ему легче нажимать на Владивосток и его сообщения с Харбином; главное же, можно возобновить обыски поездов и, ища крамолу и красноту, находить кредитки, золото, драгоценности, без коих трудно существовать широкому атаманскому бюджету.

И все боятся этого разбойника, несмотря на то, что достаточно хорошей роты, чтобы его раздавить…»

Будберг не без оснований полгал, что именно такие люди, как Маленький Ванька, да «читинский разбойник Семенов» и погубили Россию.

Атаман тем временем нашел новую статью для пополнения своей кассы — разделил дальневосточную тайгу на четыре лесничества — Ванюковское, Бикинское, Иманское и Полтавско-Гродековское, широко оповестил богатую отечественную публику и заинтересованных иностранцев о предстоящих публичных торгах, после чего не замедлил провести эти торги, — он спешил, очень спешил, поскольку и казаки, и крестьяне дружно выступали против разбазаривания богатств родной земли… Но Маленькому Ваньке на «родную землю» было наплевать, на сохранение ее богатства — тем более. Торги состоялись.

Карман атамана заметно распух, утяжелился; проданный японцам лес принес ему полмиллиона рублей чистым золотом. Таких денег не приносила ни чистка пассажирских вагонов на «колесухе», ни грабеж деревень в тайге, ни охота за купцами, перемещавшимися по Дальнему Востоку с запасами золота.

Японцы хоть и повышали иногда на Калмыкова голос, хоть и делали вид, что вот-вот отшлепают его и грозно посверкивали косыми очами, по-прежнему ничего не делали, чтобы остановить атамана. В ответ благодарный Калмыков позволял им творить на Дальнем Востоке все, что те хотели.