В дверь начали колотить -- вероятно, подоспел Вася, -- Трупец что было сил уперся в пол ногами, еще плотнее привалился спиною к сейфу, -- тот подрагивал, покачивался слегкаю

юсейчас будет термоядерный удар, авы, кто в простынках, спасетесь и построите новую Россию, без большевиков и коммунистовю слова, которые всю жизнь, давот: десять минут назад, -- органически претили Трупцу, -- теперь вырывались легко, сами собою и даже доставляли неизъяснимое какое-то удовольствие. Он чувствовал, что и впрямь ненавидит большевиков и коммунистов и хочет новой России!

Лицо татаринаосторожно высунулось из-занижнего обрезаразбитого окна, но спекшиеся от крови волосы и ресницы помешали Трупцу заметить этою

юСлышите?! Слышите?! Настудию ворвались агенты КГБ и пытаются помешать мне предупредить вас, наших истинных друзей, наших единственных союзников! Но свободное слово не задушишь! Не расстреляешь!..

Вася бросил дверь и, держа -- куль с дерьмом -- воняющего звукооператоразашиворот, орал: ну! Н-ну, с-сука! Показывай, показывай, где выключается! Застрелю-у!
– - звукооператор был не в себею

Татарин, оберегая перебитую руку, все-таки влез в студийку и, медленно идя наТрупца, вгонял в него из браунингапульку запулькоюю

юТоварищи диссиденты! Родные мои! Вы поняли меня, товарию

юакогдапульки кончились, с невероятной злобою и ненавистью стал колотить полумертвого Трупцаногами в лицо, в живот, в пах. Подошедшему Васе, который, наконец, выключил-таки пульт, не досталось уже ничего. 7 Стемнело, зажглось электричество, аМэри так и сиделав одном из многочисленных закутков идиотической комнаты смеха, окруженная кривыми зеркалами, которые мало что отражали ее -- гляделись и друг в другаи друг в друге создавали дурные бесконечности шутовски искаженных миров, -- сидела, почитай, третий час под бдительным надзором вьетнамского офицерика, проходящего накнопочке практику: человечкатщедушного, низкорослого, словно десятилетний мальчик послевоенного поколения, однако -- вооруженного. И кто заключил ее наэтой импровизированной гауптвахте?!
– - отец, родной отец, который никогдав жизни не позволял себе по отношению к любимой, единственной, им же избалованной дочери никаких грубостей!
– - нет, Мэри решительно, решительно не моглапонять, сообразить, чем же вызвалав генерале Обернибесове столь мощный, столь неукротимый приступ гнева. Хоть ей самой и невнятная, однако, вполне невинная просьба, просьбочка, просьбенка: не слушать сегодня американское радио, только сегодня, один-единственный денечек, один вечерок, ну папка, ну что тебе стоит?!
– пусть это будет подарок к моему дню рождения!..
– - генералавзорвала, заставилатопать ногами, брызгать слюною, рычать: тудаже! И родная дочь -тудаже! Обложили, с-сволочи, комиссары поганые! Так вот же тебе, иудушка: нагубу! под арест! А "Голос Америки" пускай все слушают, покая здесь хозяин, все! Пускай знают, как их комиссары обморочивают, своих защитников! И ты слушай, ПавлинаМорозова, и ты!..
– - и действительно: прямо при ней врубил приемник, стабильно настроенный насоответствующую волну, что-то переключил напультике, и огромный гундосый колокол, по которому в моменты тренировочных боевых тревог обычно звучали веселенькие песенки Аллы Пугачевой: то ли еще будет, ой-ой-ой! и подобные, -- неразборчиво забубнил навсю кнопочку голосами Ланы Деи, Леокадии Джорджиевич, АлександраСолженицынаи прочих идеологических диверсантов.

Мэри грустно гляделанаобступившие ее изображения рыжеволосой уродины: то толстой, словно свинка, со свиною же харею; то тощей, как глиста, и даже в двух местах напрочь перерванной; то кривобокой, с носом винтом; то еще невероятно какой волнистой, -- и ей представлялось, что так ее обычно и видит Никита, и что сейчас, когдаонане выполнилав общем-то пустяковую его просьбу, надежданажеланный брак окончательно лишилась последних оснований. Что же касалось причин генеральского гнева -- их Мэри разгадывать усталаи чувствоваласебя уже не обиженною наотца, но тупо опустошенной.

Причины же гневабыли таковы: когдагенерал Обернибесов приехал утром накнопочку, его уже поджидали: молоденький офицер передал пакет, где генералу приказывали явиться, не медля ни минуты, в политуправление. Обернибесов никогда, еще с войны, не любил этих политуправлений, политотделов, СМЕРШей и прочей нечисти, но тут покуданичего тревожного не заподозрил: мало ли?
– может, политинформация какая, лекция о международном положении, -- только зачем пакет, зачем нарочный? славаБогу, телефон существует, -- ну даэто их дело, у них и времени, и народу -- навалом, -- и, отдав дежурному соответствующие распоряжения напериод своего отсутствия, двинулся к служебной "Волге", но офицерик не по званию решительно заступил Обернибесову дорогу и не столько приглашающе, сколько повелительно сделал рукою огородочку, следуя которой генерал попадал в "Волгу" офицерика. Ладно, с этого что возьмешь?!
– подумал генерал и сдержался, сопротивляться покане стал. Наместе разберусь, вправлю им мзгию

В кабинете, кудаввел Обернибесоваофицерик, дремал у стеночки, посапывая, какой-то дряхлый, чуть живой от старости генерал-полковник, принесенный сюдаявно затем, чтобы санкционировать полную свободу разговорасидящему застолом майору, наглецу, который даже не привстал навстречу Обернибесову. Привалясь задом к подоконнику, у окнаторчал еще один тип, в штатском, -лицапротив светане видно.

Присаживайся (сам маршал никогдане вел себя так императивно-пренебрежительно по отношению к Обернибесову, как этот, застолом) -- присаживайся, и без предисловий и экивоков начал распекать генерала, вот именно распекать! словно мальчишку какого, салагу, новобранца -- заджинсовую курточку, за"Голос Америки", задочкино имя, даже за"Говеного сыча", -- то есть нагло полез своими паршивыми ручонками в область жизни личной, никому не подвластной, и Обернибесова, гордый Обернибесов, любимец солдат и офицерского состава, слушал, наверное, минут десять, слушал, наливаясь кровью, и все-таки не выдержал: вскочил, вмазал кулаком по столу: молчать, гнида! Смир-р-рна-а! Майоришка! Ты с кем, паскуда, разговариваешь?

Старичок проснулся от шума, с трудом разлепил слезящиеся, младенческой пеленою подернутые глазки и сновазасопел, -- майор же, правдав первый миг перепугавскочивший тоже, только улыбнулся ехидно, и по этой улыбке понял Обернибесов, что своей волею не выбраться ему, пожалуй, из здания, а -безоружному, без поясаи шнурков, руки заспину -- куда-нибудь в подвал или в воронок, -- но фига! он им не дастся, пускай ловят-арестовывают! и, резко повернувшись, генерал вышел из кабинетаи не слишком быстро, чтобы набегство и трусость не походило, двинулся вдоль коридора.

Странное дело: никто не догонял Обернибесова, не задерживал, встречные даже козыряли, -- так и вышагал генерал навоздух под слегказатуманенное солнышко, вышагал и, оставшийся без машины, вынужден был взять такси. Всю дорогу до дачи (к кнопочке подпускать таксистабыло, разумеется, нельзя!) генерал матерно рычал накомиссарскую сволочь и в конце концов решил маршалу не докладывать, потому что и маршал с ними не справится -- сам только пострадает, -- апросто не даваться им живьем и до последнего патронаотстреливаться.