Нельзя сказать, что наука против него совсем безоружна. В тот момент, когда пишутся эти строки, отцы и матери в Чикаго, в Торонто охвачены страхом, и, возможно, уже готовится научная вылазка врачей и работников здравоохранения, сулящая некоторую надежду. Да, только некоторую, в том-то и беда. Потому что надежды победить страшного врага не раз уже рождались и умирали. И на совещаниях борцов с этой болезнью, на которых автор имел честь неоднократно присутствовать, ясно чувствовалось, что борцы за жизнь встревожены хитростью и изворотливостью этого крошечного микроба. Правда, у них есть уже в руках кое-какие экспериментальные данные, которые, возможно, послужат некоторой опорой в борьбе. И все же на этих совещаниях автору всегда казалось, что он присутствует при тренировке боксера, который, не вступив еще на ринг, уже наполовину побит, потому что чемпион, с которым он должен сразиться, невероятно силен и опасен.

Вот почему автор считает уместным рассказать историю этой борьбы за жизнь, хотя исход ее в настоящее время еще под вопросом. Но, конечно, победа наших борцов за жизнь вполне возможна, если, неуклонно руководствуясь добытыми уже научными фактами, они будут воевать дружно. Страх, внушаемый этой болезнью, - их лучший союзник. Универсальность детского паралича делает его единственным врагом, в борьбе с которым наши борцы со смертью будут иметь поддержку всех слоев общества.

II

Детский паралич был мало распространенной болезнью, когда в 1840 году старый немецкий костоправ доктор Якоб Гейне впервые сделал о ней подробный доклад. Тогда ее так не боялись, как теперь. Во времена Гейне она поражала только отдельных детей то здесь, то там, и не было никаких указаний на то, что она заразительна. Она поражала их в самом нежном возрасте, когда они только начинали ходить, но Гейне находил некоторое утешение в следующем обстоятельстве: он никогда не видел и не слышал, чтобы ребенок от нее погиб (хотя для многих калек, которых ему пришлось видеть, смерть была бы благодеянием). Любопытно, что Гейне не видел ни одной жертвы этой болезни раньше, чем через несколько лет после начала паралича, но надо помнить, что он был костоправом и сталкивался с ними только по своей специальности. За много лет он имел возможность наблюдать всего дюжину-другую таких детей. У одного вся нога была тонкая и синяя. У другого рука или обе руки висели безжизненно, как плети. Гейне, конечно, не мог их вылечить. Но старый добрый доктор находил маленькую радость в том, чтобы придумывать для них гимнастические упражнения, делать им грязевые ванны и частично исправлять их увечья при помощи небольших операций.

Гейне почти не пытался объяснить себе происхождение этих увечий; он только предполагал, что, возможно, они вызваны трудным прорезыванием зубов. Но он догадывался - с удивительной проницательностью!
– что здесь налицо поражение нервной ткани спинного мозга. О возбудителе же этой коварной болезни он ровным счетом ничего не знал за исключением указаний родителей, что болезнь начиналась с небольшого повышения температуры.

Дело, видите ли, в том, что эти искалеченные немецкие малыши были единичными случаями. Это было не общественной, а только личной трагедией. Такое положение длилось в течение сорока лет после того, как Гейне сделал свой первый классический доклад об этой болезни. Но вдруг, по каким-то таинственным причинам, произошла зловещая перемена в повадках этого демона паралитической болезни - чем же еще можно назвать его, как не демоном? В 1881 году на 64° северной долготы, под лучами северного сияния, немного южнее Полярного круга, детский паралич неожиданно перешел к новой боевой тактике. В маленьком шведском городке Умиа, вместо того чтобы поражать отдельных ребят, эта болезнь парализовала сразу двадцать детей, одного за другим. Эту страшную эпидемию наблюдал шведский врач Бергенгольц, но она не вызвала особого волнения среди борцов со смертью. Да и о чем было волноваться? Умиа - это так далеко от цивилизованных центров.

III

В 1887 году небольшая эпидемия детского паралича вспыхнула вдруг в Швеции, в Стокгольме; теперь уж болезнь стала пробовать свои силы в так называемом цивилизованном центре. Шведский врач Медин обессмертил себя тем, что первый занялся наблюдением над ней и описал ее как эпидемическое заболевание. Теперь она уж не начиналась маленькой, незаметной лихорадкой. Здоровые до того дети сваливались внезапно с высокой температурой, сильной головной болью, столбнячными явлениями, расстройством пищеварения, и через два, три, четыре дня наступал паралич. Медин видел, как болезнь поразила насмерть девятимесячного мальчика и пятимесячную девочку. Да, Гейне, конечно, ошибался: болезнь может быть и смертельной. В лето 1887 года, с июля по ноябрь, в Стокгольме заболело сорок четыре ребенка.

Трое погибших малюток сыграли свою роль в борьбе с детским параличом. Их подвергли вскрытию. Следы болезни были найдены в двигательных клетках спинного мозга и в нижней части головного. Эти клетки были разрушены и уничтожены. Уничтожены инфекцией. Каким-то неизвестным еще микробом. В том, что микробом, не могло быть сомнения.

Потом страшная болезнь опять притаилась, проявляясь лишь небольшими вспышками во Франции. В 1894 году она показалась почему-то в Вермонте. Так шло дело до лета 1905 года, когда внезапно разразилась первая в истории человечества крупная эпидемия детского паралича. И опять-таки эпидемия вспыхнула в Скандинавии. За это лето несколько сот детей погибло и больше тысячи осталось парализованными. Счастье для человечества, что в это лето 1905 года в Швеции оказался врач, которого можно назвать Шерлоком Холмсом детского паралича. Ивара Викмана во время эпидемии можно было видеть везде: никому и ни в чем не доверяя на слово, он заходил в каждый дом, пораженный новой чумой, и во много других домов, почему-то счастливо избежавших этого ужаса. Ивар Викман был чрезвычайно точен в своих наблюдениях. Он самым тщательным образом записывал полученные данные. И ему пришлось широко раскрыть глаза перед прихотями и увертками этой странной, непонятной заразы.

Он назвал это заболевание болезнью Гейне-Медина. Ее вообще называли детским параличом. Но Викман сам наблюдал, как она поразила однажды сорокашестилетнего отца девяти детей и не тронула больше никого в семье, оставив детей целыми и невредимыми! И в то же время он видел, что болезнь, парализующая взрослых людей, поражает иногда детей, но не парализует их.

Этот дьявольский микроб, очевидно, любил задавать загадки. В сельском приходе Трастена наш Шерлок Холмс выследил невидимую паралитическую заразу чуть ли не до самого ее логовища. Сначала она вспыхнула в приходской школе, напав на детей учителя. Но вот какая странность: двое школьников - брат и сестра, у которых не было абсолютно никаких признаков болезни!
– принесли ее домой и заразили маленького братишку, который так и остался парализованным. Это было невероятно, но факт: дети чаще заражались от своих здоровых товарищей, чем от тех, которые были действительно больны. Казалось, что именно здоровые дети, которые соприкасаются с больными, являются носителями и опаснейшими распространителями заразы.

Но как же выявить этих невольных виновников зла? На это наука не могла ответить (и теперь еще, в 1937 году, на это нет ответа).

Люди не могут жить без надежды, и вот в чем была светлая сторона этого несчастья, повергавшего в ужас скандинавских отцов и матерей летом 1905 года. Викман установил, что у болезни есть наклонность к самоизлечению. Некоторые дети лежали совершенно парализованные, едва дыша, не в состоянии даже пошевельнуться, не в силах глотать, говорить или хотя бы кричать от невыносимой боли, а потом они понемногу, медленно, но верно поправлялись, крепли и начинали ходить. Но когда врача приглашали к заболевшему ребенку, то на основании первых симптомов болезни нельзя было делать никаких предсказаний. Легко ли, бурно ли протекало начало болезни - это еще ни о чем не говорило. Небольшая лихорадка могла повлечь за собой паралич на всю жизнь, могла даже убить ребенка, если поражение распространялось на нервные клетки, управляющие органами дыхания. И, наоборот, первая стадия болезни протекала иногда очень тяжело, ребенка уже считали погибшим, а потом он неожиданно выздоравливал.

И Викман честно признавал, что нет никакого лекарства, никакого верного средства, которое могло бы так или иначе повлиять на исход болезни. (Можно только пожалеть, что современные врачи не подходят так же добросовестно ко всяким лекарствам и сывороткам, которые они впервые пробуют на своих больных.)

Но если болезнь нельзя вылечить, то, может быть, есть способ как-нибудь задержать ее распространение? И здесь опять-таки Викману пришлось сознаться в полной своей беспомощности. Он сделал чрезвычайно важное открытие, установив, что болезнь может передаваться только личным соприкосновением. Но как помешать ее переходу от одного ребенка к другому? Карантином? Весьма возможно. Но ведь здоровые скорее распространяют ее, чем больные. Кого же тогда карантировать? Все население? Нет, нет, это глупость. Это безнадежное дело. А чем объясняется с научной точки зрения то, что прихотью фортуны огромное большинство взрослых и детей оказывается неуязвимым, невосприимчивым к этой болезни? И в то же время они передают ее тем, кто восприимчив?