— В сектор четыре, камера двадцать! — крикнул усатый с нотками отчаяния в голосе.

— А как его записать? — прогудел из-под шлема старший всей этой пластиково-одоспешенной гоп-компании.

— Хероплетов, запиши! Иван Иванович! Кто там дело по мосту ведет? Храпов? Вот пусть Храпов с ним и разбирается… Достал меня этот урод уже до печенок! Чего его там на месте не пристрелили? С каких пор у нас нелюдей полюбили? Тащи его в камеру, пусть там торчит и гонор свой показывает…

— Но в четыре-двадцать — там ведь…

— Исполня-ать! — попытался рыкнуть усатый, но в конце подпустил голосом петуха и отвернулся.

— Заключенный Хероплетов, встаньте лицом к стене! — грустно скомандовал главный держиморда.

Я со вздохом подчинился. И почему я такой добрый? Потому что воевать со всей милицией в мире — это дохлый номер. Если я начну убивать земских стражей порядка — мне вовек не отмыться. Нужно будет или всю жизнь по лесам и горам ошиваться, или страну проживания менять. А у меня языковой барьер, понимаете? Мое отечество — там, где говорят по-русски, вот и всё. Ну, и на черном наречии тоже, но это — частности. Не на Борнео же мне валить, в конце концов? У меня тут бизнес, шаурма, Хтонь-матушка, большая любовь и миллион неоконченных дел!

Да и Рикович — тоже появиться должен, если не с минуты на минуту, то со дня на день, это как пить дать. Хотя со дня на день — это уже очень долго. Мне бы к Эсси! С другой стороны — ехали мы точно навстречу солнцу, то есть к Байкалу я определенно приблизился. И воду из разбитого окна чуял. А если вода — то она наверняка втекает в Байкал. Тут всё втекает в Байкал — кроме Ангары. Вроде бы. Знать бы, где этот Бурдугуз — тогда и про побег можно думать… Хотя — чуйка от Ёжика путь подскажет, если что.

Поэтому пока что я переставлял закованные в пять пар кандалов ноги и двигался себе по темному мрачному коридору с хреновым освещением. И сопровождали меня целых шесть зыркающих из-под забрал шлемов местных тюремных элитных воинов — грозный эскорт! Я бы убил их минуты за три, если бы захотел.

Дурацкий красноватый свет, обшарпанные стены, потрескавшиеся плиты под ногами, толстые, плохо покрашенные решетки, какие-то допотопные камеры наблюдения по углам коридора — может, еще и запись на видеокассеты ведется? Я чувствовал себя героем тупого психотриллера про тюремный эксперимент или что-то еще, такое же затертое до дыр и пошлое.

Судя по всему, на улице уже царила ночь, так как в четвертом секторе было очень тихо. Нет, кто-то храпел, кто-то — шептался, где-то слышался тихий мат, но в целом — это было совсем не то, чего я ожидал от эдакого человейника-колодца этажей в пять! В центре сектора — атриум, по периметру — камеры с решетчатыми дверьми. Никакого личного пространства, в каждой камере — по три-пять заключенных. На каждом этаже — камер двадцать, значит всего тут рыл триста-пятьсот… Дофига! Я даже вздохнул глубоко, поминая Роршаха из одного старого фильма про спившихся супергероев. Их всех заперли со мной… Понять бы еще: кого — их?

— А кто тут сидит? — решил все-таки спросить я у охраны.

Один из молодых да резких от моей реплики дернулся, взмахнул дубинкой, которая уже трещала электрическим навершием, но тот, что был постарше, поумерил его пыл:

— Этот Хероплетов нормально себя ведет, хотя и упоротый… То есть — упертый, по всей видимости. Ему предстоит тяжкая ночка, он имеет право знать.

Мы поднимались по металлическим ступеням лестницы на четвертый этаж, а потом шли вдоль перил, и сквозь решетки дверей на меня пялились десятки и сотни пар глаз. Снага, гномы, люди… Пара до крайности зачмыренных эльфов. Два тролля. И ни одного урука. Ну да, мои сородичи скорее бы размозжили себе голову о стену, чем сели в тюрьму. Что характерно — еще тогда, на Земле, одним из моих самых страшных кошмаров была тюрьма. Не такая американоподобная, правда, а наша — постсоветско-хтоническая, но — по сути те же яйца, вид сбоку.

— Рецидивисты тут сидят, вот кто. Те, кого поймали второй или третий раз, и совершенно уверены, что на подонке клейма ставить негде, но вину пока доказать не могут… Или не хотят. Превентивный арест, про-фи-лак-ти-чес-кий! Ты зря на Ацетонова бычить начал, если бы не разорался — посидел бы в одиночке, пока Храпов не явится. Это всего-то денька три-четыре, вы, уруки, народ крепкий, что тебе четыре денька… А тут — тут вон их сколько, а ты один.

— Гы, — сказал я. — Тут кормят?

— Завтрак, обед, ужин. Между ними — тяжкий физический труд, прогулка и сон, — пояснил дружелюбный старый охранник. — Но тебе это вряд ли светит. Встретимся в лазарете, утречком. Мы пришли, тебе сюда.

Рация крепилась у него на плече, и он сунул дубинку в гнездо на поясе, прижал освободившейся рукой кнопку и сказал:

— Федорыч, открывай четыре-двадцать.

Дверь камеры с гудением зуммера отодвинулась в сторону.

— Проходи, становись спиной к решетке. Закроется дверь — расстегну наручники.

На самом деле я уже дважды примерялся — разорвать цепи я бы смог, стоило только приложить усилия. Но потом отковыривать браслеты с запястий и лодыжек? Не, пусть уж лучше ключиками… Так что я снова сделал смиренный вид и подождал, пока старшой из охраны скажет: