– Они были там с момента, когда вы пришли ко мне, – сказал хозяин дома. – Вы не убили бы меня, даже если бы ударили в тот момент.

Колдун провел рукой по волосам Янь Ляо. Ножи опустились на землю.

– Вы по-прежнему считаете меня человеком, господин Янь Ляо, – сказал хозяин дома, обнимая своего гостя. Ученик Вэй Сыма уже не мог сопротивляться. Его губы дрожали. – А даоса считаете волшебником, который может подчинять себе природные стихии. Вас отравило чужое Ци.

– Почему вы меня не убьёте? – выдавил из себя Янь Ляо.

– Человека можно убить, – кивнул хозяин дома. – Но родительская любовь это одна из добродетелей, а я не могу отринуть её сейчас. Когда передо мной тот, кто потерял учителя.

– Звучит по-человечески.

– Верно, – колдун едва слышно рассмеялся над ухом Янь Ляо. – Но я лишь воля Неба. А даос лишь воля природы. Он не подчиняет себе молнию и лёд, господин Янь Ляо.

– Он и есть молния и лёд, – повторил Янь Ляо слова своего учителя. Мандаринка согласна закрякала и перебралась в гнездо. Молодой даос с улыбкой глянул на птицу. – Я надеюсь, что это не какой-то ваш предок или неудачливый ученик?

– Нет, – колдун рассмеялся. – Это просто утка.

Огонь в очаге устало затрещал. Четыре свечи горели ровным, спокойным пламенем. Янь Ляо прижался лицом к предплечью колдуна, а тот лишь гладил его чёрные волосы и что-то тихо напевал. Молодой даос засыпал, и когда его глаза наконец-то закрылись, руки колдуна коснулась одинокая слезинка. Господин, читавший Тайпицзин, мог бы впитать Ци кожей, но вместо этого, он лишь поцеловал ученика в затылок и закрыл глаза сам.

У Космоса, великой трансцендентной силы, нет ни желаний, ни намерений, ни даже фантазий. Космос не может следовать пути, не может выбирать между правильными и неправильными мыслями. Не может выбирать между достойным и недостойным. Не может совершить ничего, что можно было бы назвать словом “поступок”. Так почему, оставаясь таким безынициативным и пустым, Космос не сравнивается с боровом в крестьянском хлеву, а называется великим и трансцендентным?

Чжень понятия не имел, кому принадлежали эти слова. Они просто пришли к нему в голову, между ударами раскрытой ладонью, так буднично и легко, будто Чжень всю свою короткую жизнь размышлял о Космосе. Углубляться в собственные размышления юноша не смел. Это бы противоречило правильному пути, и отвлекало бы его от настоящего, насущного и верного. От ударов раскрытой ладонью. Только когда дерево под его пальцами заскрипело и начало заваливаться, Чжень позволил себе задать вопрос.

«Насколько же я сошёл с правильного пути, если трачу время на такие размышления?»

А потом Чжень перескочил к другой стороне дерева, чтобы удержать падающий ствол и аккуратно направив, положить его на землю. Это было очень долгое утро и деревьев в лесу ещё было очень много. Рядом с юношей уже лежал десяток поваленных стволов, но и этого было мало. Чтобы остановить Саранчу нужно куда больше, а помощи от местных ученик монаха не ждал. На нём была печать Даоса, и каждому, кто обладал хотя бы каплей праведности, она была видна.

Юноша оглядел образовавшуюся вырубку, еще раз пересчитал поваленные стволы. Нет даже полутора дюжин, а ему нужно целых три. Неизвестно, когда Саранча пожрёт рыбацкую деревеньку на севере, но она точно это сделает. Рано или поздно, неотвратимо и без суеты. Отряд армии командира Цысиня не задержит уже так далеко зашедшую Саранчу. Солдаты встретят уже не голодных монстров, а организованных и жестоких воинов, превосходящих при этом любого человека в ловкости и силе. Цысиню придётся уповать только на мастерство. Чтобы познать его, Саранче понадобится сожрать ещё несколько сотен деревень или несколько десятков городов. К счастью, на севере просто не наберётся столько людей.

– Вот он, – вдруг услышал монах за своей спиной. В двух дюжинах бу, но достаточно громко. Подкравшиеся не пытались скрываться, они были уверены в себе. Чжень не услышал их потому, что отвлёкся от внешнего мира, погрузившись в безрадостные размышления.

– Ну конечно, – вздохнул монах, коря себя за безалаберность. Он не стал разворачиваться к врагу лицом, лишь повернул в пол оборота корпус, отводя рукой выпущенную стрелу, а потом прыгнул вверх. Он зацепился руками за ствол ещё не сваленного им дерева, и ловко пополз выше. Шестеро мужчин, оставшиеся на земле, продолжали натягивать тетивы луков и стрелять в юношу, надеясь задеть чудовище. Чудовище, что отметили печатью дружбу так ненавидимые Великим Учителем, колдуны.

Чжень запрыгнул выше, почти касаясь пятками хвойной кроны дерева, а затем бросился в сторону, перескакивая с одного дерева на другое. Он не хотел драться с местными крестьянами, чьей вины в происходящем и вовсе не было. Печать Даоса была символом его, Чженя, честности и добродетели. Пусть и с точки зрения одних лишь даосского колдуна, которому юноша и его учитель, толстяк Ши-Даоань, сперва перешли дорогу, а потом спасли жизнь. Крестьяне же, следовавшие по пути Наставника, делали это из самых праведных побуждений.