— Коле тоже от меня достается, не беспокойся, — смущенно отвечала мать. — Вообще я тебе скажу, — продолжала она уверенней, — образованным человек считается не по тому, сколько книг он прочитал, а по тому, как читал. Ты вот только что осилил Монтеня, но по тебе этого не скажешь. Если б ты читал его книгу по-настоящему, не одними глазами, ты бы в чем-то переменился, по крайней мере перестал бы жаловаться на жизнь и скучать.

— Видишь, как она меня чихвостит, Николай? — сказал Зимин.

Коле сделалось неловко, он покраснел и что-то пробормотал в ответ. Он не умел притворяться. Мать, как всегда угадав его настроение, послала его греть ужин и включила телевизор.

Прошло какое-то время, и однажды вечером Коля натолкнулся на них возле своего дома. Они стояли у подъезда и что-то горячо обсуждали. Говорил в основном Зимин, мать как заведенная качала головой. Коля подошел, и они замолчали. Дома он спросил ее напрямую:

— Тебе нравится Зимин?

— Да, — резким тоном сказала мать, — он мне нравится. Но мне не нравится, что он стал ходить за мной.

— Это как: нравится — не нравится?.. Что-то не пойму.

— Мал еще понимать, — подтвердила мать.

— А точнее? — взросло сказал Коля.

— Точнее — для меня поздно об этом думать. А он — женат, было бы бесчестно отнимать мужа у другой женщины и отца у их детей.

— А он тебя любит? — продолжал с любопытством расспрашивать Коля.

Мать вдруг радостно улыбнулась и схватила Колю за руки.

— Ах, не знаю я! Ему со мной интересно. Наверное, она, — мать сказала «она» с той интонацией, с которой любовницы всегда говорят о женах, — не слишком добра, не слишком умна с ним. Он тонкий человек, умница, все чувствует и понимает, а она скроена из более добротного материала. — И мать высокомерно усмехнулась.

Этот разговор случился незадолго до того, как она впервые попала в больницу. Что-то странное стало происходить с ней в последнее время. Она жаловалась на резкую головную боль. Если б Коля не был в то время так поглощен своими отношениями с Ланой, он бы моментально уловил в поведении матери зловещие перемены, ибо трудно было сыскать человека, презирающего всякое нытье больше, чем Людмила Васильевна. Он долго не замечал, что за обеденным столом мать крошит в пальцах хлеб, точно не решается положить его в рот, что она все чаще лежит на диване с головой, обвязанной мокрым полотенцем. Однажды, вернувшись из школы, он застал ее сидящей в какой-то странной согбенной позе: она точно прислушивалась к себе. «Обратись к врачу», — нетерпеливо сказал Коля. Эта его фраза как эхо дошла до него потом, спустя два года, хотя сразу он почувствовал какое-то внутреннее неудобство, точно чем-то оскорбил мать. Как же он был слеп и равнодушен, если мог тогда сказать ей именно такие слова, употребить такой казенный оборот... Но слова, в сущности, точно отражали его тогдашнее чувство — неверие, что с матерью может что-то случиться. Ему бы взять ее за руку и отвести в поликлинику, как это делала она сама, когда Коля жаловался на зубную боль.

— Нет, не может быть, чтобы этот вздор меня пересилил, — словами Базарова, своего любимого героя, ответила она тогда и усмехнулась.

Но «вздор» не отступал, гнул ее и корежил, хотя она еще боялась в этом себе признаться. Головные боли участились, ей казалось, в мозгу у нее лопаются какие-то пузыри, стали ныть скулы, зубы, наконец боль сделалась неотвязной, и Людмила Васильевна потихоньку от Коли пошла в поликлинику к терапевту. Тот отослал ее к невропатологу, а невропатолог, молодой парень, тут же отправил ее в стационарное отделение и сказал, что сам будет «вести» Людмилу Васильевну. Она пролежала в больнице недели две, так и не вникнув как следует в то, что с ней произошло, не принимая участия в общих разговорах соседок по палате на тему болезней. Привычка стоически переносить все, что бы с ней ни случилось, сама по себе похвальная, на этот раз сыграла с Людмилой Васильевной плохую шутку.

Почувствовав себя немного лучше после уколов, мать запросилась у Игоря Николаевича домой, тот в ответ со всегдашним своим юмором немедленно ответил: «Еще раз скажете про выписку — велю одеть на вас смирительную рубашку». Людмила Васильевна, не долго думая, собралась и сразу же после обхода ушла домой в чем была, прислав потом Колю за оставшимися вещами. Дело в том, что у нее в Доме культуры шла подготовка к Новому году, и она боялась, что без нее все расстроится и пройдет не на должном уровне. Она запаслась пирогеналом и с головой ушла в подготовку к празднику. Коля, как всегда, пропадал в эти дни вместе с матерью в ее дворце: налаживал освещение, подбирал музыку в радиорубке, чинил печатную машинку, на которой Людмила Васильевна, едва придя в себя, отбивала дополнения к новогоднему сценарию, придумывала сценки, записывала мысли, пришедшие к ней еще в больнице. Казалось, она одновременно была на трех этажах — только что слышался ее голос из реквизиторской, а она уже летела на репетицию танца снежинок, посмотрев снежинок, участвовала в примерке костюмов, ругала Лису, что она путает текст, доставалось и Коле за то, что он не по самому центру потолка повесил гирлянду елочных огней. С этой гирлянды свисали нити с клочьями ваты, серпантин, за окном хлопьями шел настоящий новогодний снег. Коле было уютно и весело, потому что вместе с ним была Лана, руководила малышней, украшающей зал. Привезли новогоднюю елку, вернее, несколько сосен, из которых стали сооружать одну ель, большую, многоэтажную. В их краях не росли ели. Этого момента ждали давно, были вытащены на свет Божий из реквизитной игрушки.

Лана, восторженная, помчалась сообщить Людмиле Васильевне, что ель установили, но ее нигде не было. Коля вместе с Ланой пробежался по комнатам, заскочил в радиорубку, откуда недавно звучал материн голос: «Раз... раз...» Кабинет ее был заперт — стало быть, ее не было там, но Коля на всякий случай постучался:

— Мама!

— Ты один? — после небольшой паузы послышался ее голос.

Коля все понял и жестом показал Иоланте, чтобы она отошла. Глаза Ланы испуганно округлились, она тоже догадалась, в чем дело. Коля нетерпеливо махнул на нее рукой.

— Один, открой.

Он слышал, как мать заворочалась на диване, пошла к двери и повернула в ней ключ. Людмила Васильевна была настолько бледна, что Коля невольно подхватил ее под руку.

— Не бойся, не упаду, — с усилием пролепетала она, — дверь закрой.

На полу валялось мокрое полотенце; Людмила Васильевна нагнулась, как слепая нашарила его рукой, перетянула голову и легла на кушетку лицом вниз.

— Не суетись. Таблетку выпила, сейчас отстанет, — проговорила она сквозь зубы.