Оказалось, вернулся. Об этом ей сообщил открывший дверь его комнаты в общежитии юноша, немедленно принятый ею за Олега по причине респектабельности светло-серого костюма и густого запаха одеколона. Но пришлось переадресовать моментально возникшую к нему ненависть.

— Нет, я не Олег, — сказал юноша и, оглядев Таю, любезно добавил: — К сожалению.

Тае было не до кокетства.

— Он играет в карты, — подождав, сказав юноша, — что ж, я его позову.

Тая вошла в комнату, и он убежал,

«Каков интеллект, — зло подумала Тая, приобщая и это обстоятельство к ясному для нее и без того «делу об Олеге», — в карты играет! А этот красавец сейчас вызовет его, хихикая, к тебе, мол, барышня заявилась... Пошло. Спасибо, голые женщины не висят на стенах». На стене висела карта Атлантического океана с очерченным красным карандашом Бермудским треугольником. Четыре железные кровати — на одной подушка покрыта связанным крючком покрывалом, наверное, мама кому-то прислала. Растерзанный Драйзер на столе, «Финансист». За окном сетка с пакетом кефира.

В комнату вошел худой очкарик в тренировочном костюме, буркнул «здрасте» и стал рыться в стенном шкафу у двери. «Вот сейчас он войдет, — думала Тая, — я ему все сразу выскажу, прямо при этом очкарике, и хлопну дверью. Нет, глупо — дверь аккуратно прикрою».

Вернулся посланный ею красавец, схватил с пола спортивную сумку и, бросив Тае, «всего доброго», вышел за дверь. Тая изумилась и кинулась следом за ним.

— Стойте, — крикнула она уже в конец коридора, — Олег придет или нет?

Очкарик, незаметно облачившись в пиджак, выглянул из комнаты.

— Олег — это я.

Тая обернулась к нему. Перед нею стояло безобидное веснушчатое существо в кургузом пиджачке, который оно в смущении оправляло, невыразительного роста, в смешном тренировочном трико. В одно мгновение Тая измерила всю глубину пропасти, отделяющей образ, созданный при содействии мамы, от увиденного ею. Эта пропасть была символична и характерна для нее самой. Тая не знала, как ее заполнять. Ту громоподобную речь, которую она держала про себя в автобусе, никак нельзя было приспособить ни к этим трико, ни к веснушкам, ни к очкам. Тая пробормотала:

— Ага.

Он вопросительно смотрел на нее. Подобное чувство нетерпения, которое сейчас мучило ее, приходилось испытывать, когда делали на первом курсе этюды и партнер попадался дубоватый. Но речь была заготовлена, надо было ее говорить.

— Я сестра Гели. (Его лицо сделалось радостно-внимательным и почтительным. Тая не купилась.) Нет, не перебивайте, что вы обо мне наслышаны. Мне ни к чему любезности, тем более что я вам их говорить не собираюсь. Ангелина просила передать вам, чтобы вы оставили ее в покое. Она в вас не нуждается.

Тут Тая поняла, насколько это все глупо. Соблазнитель Гели, казалось, не удивился ее филиппике.

— Чаю хотите?

Тая взялась за дверную ручку.

— Как хотите, — молвил он, — только я сейчас с Гелей ходил в кино. «И снова утро», — стесняясь, доложил он. Видимо, ему хотелось усмехнуться, но он боялся обидеть свою обличительницу. — Геля мне ничего подобного не говорила.

— Зато я вам говорю, — перебила его Тая, — я, ее сестра!

Он смущенно наклонил голову, точно не мог видеть ее разгневанную физиономию.

— Вы еще совсем маленькая девочка, — произнес он, — извините...

Тая выскочила и изо всех сил хлопнула дверью. Она помчалась по коридору, стремясь уйти от позора как можно быстрее, и выскочила на улицу. И тут радостный зимний день, сверкая роскошным снегом на газонах, ударил ей в глаза. Кругом-то, оказывается, красота, немыслимая, все в инее и снегу, в высоком небе маленькие робкие облака, солнце, прохожие смотрят весело, никто никого не подсиживает, не обвешивает, не обманывает; и вот наш автобус миролюбиво катит навстречу, симпатичный, между прочим, № 128, просторный, в каждом замороженном окне прогрето дыханием свое окошко величиной с кулак.

В автобусе говорили о хорошем: о том, как часто теперь стали ходить автобусы, и что скоро будут курсировать экспрессы, и что Тоня родила девочку, и Мишка среди зимы притащил в роддом розы, и что Анна Кирилловна замечательно рвет зубы, не то что Марья Тимофеевна, у которой дочка вышла замуж за француза, самого настоящего, из Парижа, и вся из себя теперь француженка. Нет, мы взяли щенка у Крутовых, говорили справа, там такая родословная, что древо надо рисовать во всю стену; ничего страшного, уверяли слева, если арбуз незрелый, надо его засолить, знаете, как вкусно, я никогда не расстраиваюсь, если зеленый, и сразу засаливаю; не самка, а сука, объяснял парень девушке, сука, в смысле девочка-щенок, вырастет, будут щенята — могу подарить. Тая снова вспомнила первокурсные свои этюды, убогую, высосанную из пальца драматургию, например, сестра через десять лет после войны узнает потерянного во время эвакуации брата по родинке на плече, смех один, чушь, но ее хвалил Святослав Владимирович за точность оценок. Как мучительно было изобретать эти этюды с предлагаемыми обстоятельствами, которые, конечно, случаются в жизни, но не разлиты в ней, как вот это, например: вошел парнишка, спрятался за спинами пассажиров, заяц; женщина с чемоданом на дороге ловит машину — с мужем поссорилась, спешит к маме, словом, со всех сторон сплошные этюды, а ты выдумываешь, мало видишь глазами, слышишь ушами. Вчерашний визит к подружке — этюд, этюд и разговор с мамой, и эта поездка какой этюдище... Фу как стыдно, думала Тая, весело катя домой.