— Серафим! — Баба Марфа обняла его за узкие плечи, и на мгновение Стеша почувствовала болезненный укол в сердце. Оказывается, ее бабка могла быть добра с людьми. Вот с этим конкретным человеком.

— Звали, тетушка? — спросил Серафим неожиданно густым басом.

— Звала, Серафим. Входи!

Никого она не звала! Как она вообще могла его позвать, если не покидала двора?!

— Стэфа, поставь кипяток! — И никакого тебе представления. Ни слова о том, кто такая Стеша и откуда взялась. Ни слова о том, что она ее родная внучка. — Зверобой с малиной заварю тебе, Серафим. Будешь?

— Буду, тетушка!

Гость стряхнул с плеч тулуп, повесил на прибитую к стене вешалку, туда же пристроил шапку. Валенки снимать не стал, лишь притопнул ногами, стряхивая налипший снег. На Стешу он смотрел с детским каким-то любопытством, но никаких вопросов не задавал, лишь буркнул что-то неразборчивое и протиснулся в комнату. Пока Стеша возилась с кипятком и травами, он сидел неподвижно, с прямой спиной и сложенными на коленях руками. На лице его блуждала все та же благостная улыбка. Она сделалась шире, когда из-за печной занавески выглянула Катюша.

— Ой, — сказал Серафим и встал из-за стола с такой порывистостью, что едва не опрокинул стул. — Ой, какая!

Такими глазами смотрят маленькие дети на новую игрушку или подаренного котенка. Стеше сделалось не по себе. Она попыталась заступить Серафиму дорогу, но баба Марфа строго велела:

— Сядь! От него беды не будет.

— От Серафима беды не будет, — подтвердил юродивый и шмыгнул в сени. — Подарок от Серафима будет, — донесся оттуда его бас. А через мгновение он вернулся в комнату, неся деревянную птичку на веревочке. Веревочку Стеша заметила не сразу, и в первое мгновение ей показалось, что птичка парит в воздухе, что резные ее крылышки трепещут.

— Подарок! — Серафим подошел к печи, поднял руку с птичкой вверх, так, чтобы прячущаяся за занавеской Катюша смогла до нее дотянуться. — Птичка-невеличка, заря-заряничка. Подарок.

Катюша поколебалась несколько мгновений, а потом взяла птичку, прижала ее к щеке с совершенно счастливым выражением. Такое выражение лица Стеша видела у младшей сестры в последний раз, кажется, еще до войны. Она сглотнула колючий ком и ободряюще улыбнулась Катюше, а потом благодарно — Серафиму. Кем и каким бы он ни был, а Стеша была благодарна ему уже за то, что он подарил радость ее сестренке.

Заварился чай, и она поставила перед Серафимом большую алюминиевую кружку.

— Рано еще, — сказал он, бесстрашно делая большой глоток кипятка.

— Не рано. — Баба Марфа покачала головой, сказала ласково: — Ты, Серафим, все равно попробуй, послушай.

— А сами вы что, тетушка? — Серафим посмотрел на нее поверх чашки.

— Старая я стала, слух не тот. Еще и… обстоятельства. — Она как-то по-особенному посмотрела на Стешу. Наверное, это они с Катюшей и были теми самыми «обстоятельствами».

— Старость — не радость, — радостно закивал Серафим и сделал еще один глоток.

— Откуда вы знали? — спросила Стеша, вмешиваясь в этот странный, лишенный всякого смысла диалог. — Откуда вы знали, что нужно взять с собой птичку?

— У него всегда с собой птички, — сказала баба Марфа сухо.

— И ножичек! — Серафим положил на стол складной нож. — Трофейный ножичек! Хочешь птичку, Стэфа?

— Не хочу, спасибо.

— Правильно. — Он снова кивнул. — Ты не птичка. Ты змейка. Я тебе в другой раз змейку подарю. У меня есть.

— Согрелся, Серафим? — перебила его баба Марфа неожиданно резко, словно боялась, что он может наговорить глупостей. Или лишнего?

— Согрелся, тетушка.

— Тогда пойдем. По свету нужно управиться. Тебе потом еще в деревню возвращаться.

Баба Марфа встала из-за стола.

— Никому дверь не открывай! — Она посмотрела на Стешу, как на маленькую.

— По свету никто не придет, тетушка. — Серафим улыбнулся своей блаженной улыбкой. — Не будет беды ни птичке-невеличке, ни змейке.

— Она не змейка! — сказала баба Марфа неожиданно резко. — Не дури, Серафим! Пойдем уже!

Они вышли в не по-весеннему трескучий мороз, а Стеша выскользнула следом. Назло бабе Марфе, а еще из-за жгучего любопытства. Прежде чем уйти, она велела Катюше задвинуть засов, попросила не подходить ни к дверям, ни к окнам. Не было страха в этой глуши. Не докатился он еще сюда. Да и она ненадолго: глянет одним глазком и вернется. Никто и не узнает.