Векслер появился так внезапно — он даже не появился, а нарисовался возле фонтана, защищенный от дождя черным куполом зонта. Ох, как странно и страшно. «Довольно странно слышать подобное от меня, — вспомнил он слова Дианы, произнесенные на лестнице. — Но я опасаюсь за твое психическое здоровье». Поздно уже. Впрочем — и эта мысль пронеслась со скоростью телесуфлера — еще не поздно уйти. Беспалевно свалить, пока не наломал дров. Пусть все останется по-прежнему: реальность в приглушенных тонах, тоскливая жизнь, бесконечные походы к Муравьеву, дурацкая работа в «Азии», разбитые надежды и утраченные иллюзии — пусть все это останется. В конце концов, живут же люди. Вот только никакого «по-прежнему» никогда и не было. По-прежнему — это до того вечера, когда на выезде из Воскресенска-33 разбилась ярко-желтая «Тойота-Целика», за рулем которой был Костя.

Векслер наконец-то заметил Костю и помахал ему, мол, заходи под зонт, тут сухо. Костя в пару прыжков очутился возле Векслера, опустил капюшон и только сейчас понял, насколько он промок. Впрочем, в микрокосме, созданном огромным зонтом, было относительно комфортно.

— Балакирев сказал, что ты хочешь со мной поговорить.

Только сейчас — раньше он не обращал внимания — Костя заметил, что Роберт Эдмундович говорит с акцентом. Он не мог понять происхождение этого акцента — Векслер выговаривал слова четко, размеренно, точно бросал зерна в податливую влажную почву, почти как диктор советского телевидения шестидесятых годов, отчего его речь звучала несовременно, но очень впечатляюще.

— Да, я хотел бы предложить вам сделку.

— Хочешь продать мне новый айфон? Я знаком со Стивом Джобсом, мой юный друг. Причем, разумеется, познакомился уже после его смерти.

— Нет, Роберт Эдмундович, — тихо сказал Костя. — Я хочу продать вам душу.

— О! — Векслер сделал вид, будто удивлен.

Да ни черта он не был удивлен, этот старый проныра и плут. Разве есть в мироздании что-то, что может удивить мэра крохотного уральского городка — городка, которого нет ни на одной карте?

— То есть, — Векслер заговорил еще медленнее, отчего акцент только усилился, — ты по какой-то прихоти считаешь, что мне нужна твоя душа?

— Я убийца. Могу быть вам интересен.

Векслер был так близко, что Костя ощущал слабый аромат парфюма, исходивший от его кожи, и видел, как гладко выбрит его подбородок. Это была феноменальная, почти микроскопическая гладкость. Векслер был на голову выше, и Костя смотрел на него снизу вверх.

— Пфф, — сказал Векслер, и воздух легонечко заколебался. — А тебе это зачем вообще?

— Диана, — Костя сглотнул слюну, показавшуюся ему ядовитой.

— Диана?

— Я хочу, чтобы она выздоровела.

Зонтик в руках Векслера неслабо так дернулся. Он что, потерял самообладание? Или он все понял? О боги. Скорее всего, он все понял.

— И в обмен на это ты предлагаешь свою бессмертную душу? — уточнил Векслер.

— Все верно, — ответил Костя так, как он отвечал покупателям в магазине.

— О, — сказал Роберт Эдмундович уже с другой интонацией. — А ты знаешь, что изъятие души… м-м… это довольно неприятный процесс? И под словом «неприятный» я подразумеваю «очень неприятный». Примерно как прыжок с десятого этажа. Точнее, сам прыжок — это еще ничего. А вот момент, когда будущий труп шлепается об асфальт и в теле ломается бесконечное число костей, вот только это длится не секунду, а, скажем, тысячу лет… Или как если бы роды у женщины длились бы вечность. Не фигурально выражаясь, мой драгоценный друг, а именно что вечность… Ты меня понял?

— Я готов ко всему, — решительно ответил Костя. — Мне в детстве аденоиды удаляли без наркоза. Медсестра привязала меня ремнями к высокому креслу, чтобы я не сбежал, а врачиха взяла щипцы, разинула мне рот и дернула.

— Аденоиды? — Векслер словно попробовал на вкус новое слово. — Что такое аденоиды и зачем их удаляют?

— Ах, пустяки, — ответил Костя. — Операция для богатеньких деток.

И вот он, Костя, снова стоял на сцене фантастического театра, красивый, облаченный в старомодную одежду, и пронзительный свет рампы выжигал сетчатку. Три ряда газовых рожков — это не шутка.

А на сцене собралась вся честная компания: Роберт Векслер, блондинистый фон Хоффман, герр Орднунг с волосами, разделенными на прямой пробор, черноволосый, как испанский гранд, пан Блаватский, опасный и яростный, точно выстрел в небо, а поодаль, как всегда поодаль, парил, не касаясь подошвами сцены, сам Арлекино, и был он прекраснее, чем обычно, хотя, казалось бы, быть еще прекраснее невозможно, его оранжевые волосы слепили сильнее, чем свет рампы. Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Костя знал, зачем он здесь. Ему было неловко. Векслер смотрел на него оценивающе, фон Хоффман — презрительно, Блаватский — как обычно, обжигающе, и только Арлекино делал видно, будто он ни при чем.

— Так ты готов к Сделке? — очень чисто, безо всякого акцента произнес Роберт Эдмундович.

Похолодало. Отчетливо похолодало. Уже и свет газовых рожков казался не таким обжигающим.

— Готов, — Костя еле разлепил спекшиеся губы. — Я должен что-то подписать?

Он зажмурился. Все происходящее было невыносимым. Поскорее бы, черт побери, закончилось!