– Какая я неуклюжая.

Переступаю через стекло, хватаю корзинку для покупок и скидываю с прилавков всё, что только может мне пригодиться. С сожалением осознаю, что я мародёр. Да и хрен с ним! Уже и так все разграблено, а краски, иглы, болванки – они в апокалипсис никому не нужны.

Никому, кроме меня.

Направляюсь к выходу и вижу братьев, которые смотрят на меня, Зейн с недовольством, Закари с интересом.

– Тут было открыто, – говорю я.

– Сомневаюсь, – говорит Зейн. – Идём.

Хрустя стёклами, выбираюсь из магазина и косо поглядывая на старшего Келлера, бреду за младшим.

– Алекс, – окликает меня Закари.

Оборачиваюсь и больше на его лице не вижу никакой улыбки. Сейчас он пугает меня куда больше, чем полковник.

– Если ты скажешь, что видела меня здесь, то я убью тебя.

И я ему верю. Верю кровожадности в его глазах и стали в голосе. Он действительно сделает это и даже глазом не моргнет. Отворачиваюсь и как можно быстрее догоняю Зейна, и осознаю, что рядом с ним я чувствую себя под защитой.

Толкаю дверь и вхожу в комнату к маме. Её тут нет, как и Лари, который сейчас на очередной тренировке вместе с командой Оливии. В помещении только Лекса с животом, который кажется вот-вот лопнет, на её кровати сидит Габи и вроде как ковыряет в носу. Лекса положив одну руку себе на живот разглядывает девочку и даже не замечает, что я пришла. В последнее время сестра очень рассеяна, а порой мне вообще кажется, что она немного поехала головой.

– Как ты? – спрашиваю сестру, и она, моргнув, выныривает из своих мыслей.

– Зачем она это делает? – шепотом спрашивает Лекса.

Перевожу взгляд на Габи, потом на сестру.

– Что именно?

– Габи уже минут пять ковыряется в носу, девочки так себя не ведут.

– Боже, Лекса, ей около трёх лет, чего ты от неё хочешь? Чтобы она пила чай из миниатюрной кружки, оттопырив мизинец или вышивала крестиком?

Сестра переводит на меня серьезный взгляд и спрашивает:

– То есть мой малыш тоже будет ковырять в носу?

Ну вот, об этом я и говорила, очередные странные размышления.

– Безусловно.

– Ужас какой.

Опускаюсь на край кровати и смотрю на сестру с улыбкой.

– А ещё поговаривают, что малыши какают, писают, срыгивают и ещё много интересных вещей вытворяют.

Лекса отодвигается от Габи и тут же морщится.

– Это ужас, я даже не знаю, как справлюсь со всем этим.

– Ты сильная.

Сестра печально улыбается и говорит, смотря на меня:

– Ты так не считаешь, но спасибо за поддержку.

Ничего не отвечаю, но с болью смотрю на сестру, которая заметно округлилась не только в животе, от её точёной фигуры не осталось ни следа. Лекса пытается усесться поудобнее, но каждое движение даётся ей с трудом, она морщится и тихо стонет.

– Доминик уже отпинал мне все внутренности, скажи мне, за что он меня так не любит?

– Ты придумала имя?

– Да, вчера с мамой долго разговаривали об этом и решили, что малыша будут звать Доминик. Когда он будет маленьким я буду называть его – Доми. Когда вырастет и станет непослушным, буду кричать – Доминик.

– Отлично придумано.

– Я так устала, постоянно хочу спать, но уснуть не могу. Хочу есть, но не хочу. И вообще всё очень странно, и я часто стала думать о том, что что-то пойдет не так. Я в этом уверена и мне… мне страшно от этого.

Подсаживаюсь ближе к Лексе и говорю:

– Всё будет хорошо.

– Ты этого не можешь знать.

– Но ведь лучше думать так, чем терзать себя вымышленными проблемами.

– Что это у тебя с лицом?

Прикасаюсь к скуле, и меня моментально уносит в воспоминания о прошедшей вылазке, которая закончилась только вчера. Это было тяжело. С каждым разом зараженные становятся всё яростнее и сильнее. Дождь, которому я была свидетелем четыре месяца назад, изменил их. Тела зараженных словно покрылись бронёй цвета аметиста. И теперь, спустя столько времени, они стали охотиться на не зараженных. Раньше, они просто бросались на нас из-за какой-то ярости, что сидела у них внутри. А теперь они голодны. Я не думала об этом вплоть до того, пока на Пантифика не напал один зараженный, он не пытался нанести ему вред как раньше, но тут же вцепился зубами в руку, благодаря только плотной куртке, зараженный не добрался до тела.

И с каждым разом, что мы выходим за периметр, то находим не просто тела погибших, а обглоданные до костей останки. Человек больше не является самым опасным хищником, теперь мы – те, кто не заразились, стали едой, которая необходима для зараженных.

– Так что с лицом? – спрашивает Лекса и вытаскивает меня из воспоминаний.

– Ничего. Упала.

– Ты каждый раз так говоришь, – недовольно причитает беременная мадам.

– Я не хочу пугать и расстраивать тебя.

– Я расстраиваюсь каждый раз, когда ты уходишь.