– Будешь вести себя хорошо?

Я киваю, стараясь не кусать щеки там, где они прижаты к зубам. Он отпускает меня и достает что-то из кармана.

– Закрой глаза, – приказывает он.

Я чувствую, как он натирает мне чем-то лицо и шею. Пахнет дегтем. Он разворачивает меня и продолжает натирать мне плечи.

– Руки, – говорит он.

Я поворачиваюсь и протягиваю ему руки. Он втирает какую-то субстанцию – она, как я теперь вижу, черная – в мои ладони, проводит по ногтям, промазывает между пальцами. Это действие напоминает мне зимы, когда бабушка растирала мне руки после того, как я слишком долго пробыла на улице. Она крутила мою руку в своей, словно пыталась разжечь огонь, пока каждая рука не становилась красной и горящей.

Но это не мой дом, и этот мужчина не моя бабушка. И не наставник Ван, который сказал мне, что однажды мои руки сделают меня знаменитой.

Мои руки падают вдоль тела.

Трое мужчин возвращаются, неся большую корзину высотой до бедер.

– Все готово, Джаспер, – говорит один из них подмигивающему. Я смотрю на ведро, и пещера в моей груди становится глубже.

– Думаю, ты знаешь, что делать, – говорит подмигивающий мужчина по имени Джаспер.

Я знаю. Я знаю, что больше ничего не могу сделать. Между вечным прозябанием в этой тюрьме или корзиной, которая должна привести меня к чему-то еще, я выбираю корзину.

Я иду к ней. Вблизи она намного больше, и я не могу перелезть через ее край. Один из мужчин становится передо мной на колени, связывая запястья и лодыжки веревкой. Закончив, он встает и засовывает ладони мне под мышки, поднимая меня вверх. Я болтаюсь как тряпичная кукла в его руках. Он бросает меня в корзину. Я могу в ней поместиться, если буду сидеть, прижав колени к груди. Внутри пахнет гарью, дымом.

Надо мной появляется голова Джаспера, он глядит на меня сверху вниз.

– Не двигайся, не издавай ни звука, – говорит он. Еще один звук перетаскивания и звяканье. – Опусти голову, – говорит он.

Миллион каких-то кусочков начинает наполнять корзину. Я осмеливаюсь посмотреть – это маленькие угольки, острые и по форме напоминающие леденцы. Они вклиниваются в пустоты между моими конечностями: сначала скапливаются вокруг ступней, затем медленно поедают ноги, талию, затем руки и грудь, пока я не чувствую, что они прижимаются к моему горлу. Когда поток прекращается, я не могу пошевелиться. Если бы кто-нибудь заглянул в ведро, то увидел бы не меня, а черное пятно на фоне угля.

– Мне тяжело дышать, – говорю я Джасперу. Уголь позвякивает от моего голоса. Он ничего не отвечает, но наклоняется и накидывает мне на шею веревку с маленьким холщовым мешочком. Мешочек тяжелый, он пахнет свежестью и прохладой, как мята. Моя грудь раскрывается, как будто кто-то залез мне в рот и вдохнул в него воздух.

– Внутри особый камень, – говорит Джаспер. – Он поможет тебе дышать. И поможет тебе думать обо мне.

Я вдыхаю мятно-травянистый запах из мешочка и ненавижу его.

– Если услышишь стук, – говорит он мне, – это означает, что крышка будет открыта. Держи голову опущенной. Если, когда ты приедешь, тебя каким-то образом поймают власти, будешь повторять то, что я тебе сказал. Если попытаешься сбежать – умрешь. Если издашь хоть звук – умрешь.

Как будто это не смерть.

Последним Джаспер засовывает мне в рот кусок ткани и перевязывает его веревкой. Он отстраняется, чтобы осмотреть свою работу, все еще держа пальцы на моей щеке. Прежде чем я понимаю, что произойдет, он бьет меня головой о край корзины. Я кричу, но тряпка во рту заглушает крик. Джаспер выпрямляется, он выглядит довольным.

– Они готовы, – говорит один из мужчин сверху. Я слышу громкий стук и вижу круглую крышку на краю корзины. Мужчины рычат. Крышка надо мной становится все больше и больше, закрывая свет.

Голова Джаспера появляется вновь в той полоске пространства, что еще осталась. Он смотрит на меня, на мое погребенное и маленькое тело, на мое зачерненное лицо, на белки моих глаз – единственное, что отличает меня от угля.

Такова переписанная история: однажды высокий мужчина замечает девочку, притворяющуюся мальчиком, посреди рыбного рынка. Ему легко догадаться, что она голодна, по тому, как поджато ее тело. В нем самом тоже прячется голод, который он умеет скрывать. Только глаза его выдают. На этот раз девочка, притворяющаяся мальчиком, замечает этот голод. Когда она поворачивается к нему в солнечном свете, она видит правду и убегает. Мужчина уходит с пустыми руками. Девочка идет домой.

Теперь я смотрю в эти глаза со дна корзины. «Искусство отражает тот разум, что его создал», – сказал мне однажды наставник Ван. Тот, кто создал глаза Джаспера, знал, что следует оставить намек – нечто такое, что можно заметить, если прищуриться. Он там был. Он всегда там был. В тот день на рыбном рынке я просто не знала, что именно нужно искать.

Его зовут Джаспер, и он похитил меня. Я хочу произнести его имя, я хочу произнести его так, чтобы он знал то, что знаю я: что в середине его английского имени есть китайский звук, означающий смерть и умирание.

Но уголь сжимает меня, сдавливает мой голос.

– Увидимся в Америке, племянничек, – говорит Джаспер, подмигивая в последний раз.

Крышка захлопывается.

Мужчина за окном уже делал это раньше. Его шляпа низко надвинута, затеняя нос, но все еще видна сжатая линия губ, и рот влажный. Это говорит о том, что ему не привыкать к тому, что он собирается сделать. Это говорит о том, что он точно знает, чего хочет и как этого добиться.