Чубчик

Собираю сына на день рождения его одноклассницы. Жду, когда выйдет из ванной комнаты.

– Надень шапку.

– Не буду!

– Еще как будешь.

– Почему ты мне всю жизнь хочешь сломать?

– Как это «всю жизнь»?

– Ну, чубчик. Я его целый час причесывал.

Смотрю, и правда, произведение высокого искусства, созданное Мастером с помощью слюней и расчески. На моем лице восторг и восхищение:

– С таким на улицу нельзя, тебя сразу украдут.

Вижу, сын доволен, что оценили. Берет шапку, «тяжело» вздыхает:

– Ну, ладно, у них же есть там ванна?

Суд

…А потом случился суд, и Жанна Петровна, в одной ночнушке, предстала перед суровым мужиком с бородой. От мужика пахло попкорном. Из-за того, что Жанна была без косметики, она чувствовала неловкость, словно стояла голая на плацу во время парада.

В руках у мужика было несколько листиков, выдранных из блокнота, заполненных мелким школьным почерком. Мужик дочитал последний, скомкал их, потер друг об дружку и сунул в карман. Спрашивал он непонятно, но, к удивлению Жанны Петровны, ей все было ясно. О ком и о чем он спрашивает.

– Скажите, договор с автором подписан?

– Да, конечно.

– Сроки выплат там указаны?

– На что вы намекаете?

– Я не намекаю. Автор работу выполнил, вы ее две недели назад приняли, есть акт, так? Почему бы не заплатить?

– Слушайте, авторов много, а я одна. Праздники, то да се. Сейчас вон дачный сезон начался, у меня рассада. Потом май, сами понимаете, никто не работает, а потом руководство на острова улетает. Пусть не переживает, все ему выплатят.

– Он и не переживает. Вернее, уже. Не пережил.

– Ну, я-то тут при чем? Это к его докторам вопросы.

– А сразу это сделать было нельзя?

– Вы не понимаете. У нас серьезная организация, все делается основательно, без суеты. К чему эта блошиная мельтешня?

Из глухой беспросветной калитки вышел еще один мужик, помоложе и без бороды. Прислонясь к забору, сунул в рот травинку, стал слушать.

– А вы можете предположить, что у автора семья, ее кормить надо?

– Я что, мешаю? Пусть кормит. Видела я его на фестивале, морда хитрая, глаза наглые, небось три квартиры сдает.

– Не было у него квартир. Но, ладно, скажите честно, за что вы его так не любили?

– А чего он? Три раза мне в фейсбуке* (прим. – принадлежит Meta, признанной в РФ экстремистской, деятельность запрещена на территории РФ) лайк не поставил. Думает, я не вижу. Ага… А когда я стих написала, он мне в комментарии «ну-ну» ответил. У-у, рожа противная!

– Действительно, негодяй.

– Денег ему. Зараза!

– Ну, теперь-то че? Теперь все, уже не надоть ему.

– Сейчас так не говорят. Надо говорить «не нужно».

Мужик, который помоложе, выплюнул травинку, зевнул. Второй, который задавал вопросы, повернулся к нему:

– Да она святая. Что будем делать?

– В Рай ее. И не будем медлить, пусть к третьему тысячелетию уже к дверям подойдет.

Произнеся это, мужик отлип от забора, подошел к Жанне Петровне и сказал ей, показывая рукой куда-то за ее спину.

– Тут недалеко, как раз успеете.

Оба мужика зашли в калитку, оставив Жанну Петровну снаружи.

Она услышала, как в замке провернули ключом. Кто-то посмотрел в глазок и сказал:

– Стоит еще.

– Пусть стоит, – ответил другой голос, – стоять не возбраняется.

Жанна Петровна услышала, как их шаги, скрипя по песку, удаляются, удаляются, и вот, стало совершенно тихо.

Ей вдруг стало зябко и одиноко. Она обернулась. На противоположной стороне реки был виден длинный дощатый барак, с надписью «Рай» по всей стене. Гавкала привязанная собачка, но ее лай, из-за ветра, долетал гораздо позже изображения. Через речку был перекинут подвесной мостик с прогнившим настилом. На одном из канатов сидела огромная ворона, канаты под ней прогнулись и скрипели, все сооружение слегка покачивалось. Надо было идти.

Крымские мотивы

Когда холодно и не знаешь, будет ли завтра, вспоминаешь тепло. А так как память не имеет редактора, то и воспоминания скачут безо всяких жанров и драматургии.

Однажды, очень давно, три жизни тому назад, я был в Крыму, отдыхал в своем любимом месте, небольшой бухточке под названием Новый Свет.

Через неделю, как водится, с моего московского лица сошла городская трупная синева, я основательно обгорел, руки перестали трястись, суставы болеть, а глаз дергаться. То есть плоть моя уже не разлагалась, и я уже не был похож на благородного столичного зомби. Я даже немного одурел от прилива здоровья, свободного графика, солнца и вкуса морской соли на губах. В моем мозге выключились те отделы, что отвечали за ежедневное «как жить дальше», он перестал булькать, загустел и стал обычным студнем курортника. И тогда я стал, наконец, обращать внимание на окружающих.