Царь хитро смотрел на меня и улыбался. Я же посмотрел на царя серьёзно.

— Ты, государь, сначала дай серебро, чтобы я подержал его в руках, а потом я его верну в казну.

Царь хмыкнул и жестами обеих рук подозвав меня ближе, положил мне свои тяжёлые руки на плечи и посмотрел в глаза.

— Привыкаю я к тебе, Федюня. И привыкаю к чудесам, что вокруг тебя деються. Этот клад по праву мой, потому что найден в моих хоромах. Да и спрятан моей матушкой. Ты ладно сделал, что сказал о нём, ибо утаив, преступил бы закон. Ежели бы ты нашёл его в поле или бору, тогда, да. Он был бы твой. Нет такого закона клады не копать. Однако донесли бы на тебя и воеводы мои клад бы отобрали.

Царь рассмеялся.

— Зело радеют они о государевой казне.

Я «повесил нос».

— За честность твою награжу я тебя серебром. Не полным котелком, конечно же, трети тебе хватит. Тут… Рублей десять будет. Куда тебе больше? Жаль, мал ты, а то наградил бы и корабельником, что бы ты на груди носил.

Я несколько обиделся на то, что меня обделили в серебре, но услышав про «медаль на пузо», воспрянул духом.

— А ты грамоту напиши, что одариваешь меня и серебром и золотом. Я когда подрасту, в казне получу.

— Ладно, напишу грамоту. А теперь ступай с рындой и передай ему остальное золото. Семён! — крикнул царь.

Рында приоткрыл и заглянул в дверь.

— С ним пойдёшь, принесёшь, что он даст.

— Слушаю и повинуюсь, государь.

— Я с ним вернусь, — сказал я. — Мало ли…

Царь рассмеялся и потрепал меня по голове.

— Постричься, что ли на лысо? — подумал я. — А с другой стороны… Как тогда царь станет проявлять своё расположение? Похлопыванием меня по лысой голове? Не-не… Уж лучше так.

Мы с Семёном вернулись в подвал моего дома.

— Погоди немного, — попросил я, а сам прошёл вовнутрь.

Вытащив из печи медную проволоку, снятую с котелка, обдал её водой и снова завязал, закрепив крышку.

— Тяжёлый, — покачал головой Семён, взвешивая котелок в руке. — Что тут?

— Извини, Семён Яковлевич, не велено говорить.

— Ну, не ямчуга, же?

— Меньше знаешь, лучше спишь.

— Старый котелок, — задумчиво произнёс рында-сын боярский и вдруг, словно прозрел. — Неужто клад нашёл?

— Ага! Золото-бриллианты! — сказал я и хмыкнул. — Пошли уже, государь ждёт!

Государь от увиденного богатства не возбудился, а лишь ткнул в него пальцем и сказал:

— Считай!

И высыпал всё богатство на ковёр, с благостной улыбкой прислушиваясь к золотому перезвону, я принялся считать, выставляя монеты столбиками по десять. Всего в кладе оказалось три тысячи триста десять монет. Ещё раз пересчитав столбики, я хотел их ссыпать обратно, но Царь остановил меня.

— В том сундуке возьми бумагу вощёную и заверни так же, как и прочие лежат.

Я приоткрыл сундук и ахнул. Вот где настоящее золото и бриллианты! — подумал я.

В сундуке, разделённом на небольшие отделения, лежали «конфетные батончики», замотанные в вощёную бумагу. Рядом лежали обрамлённые в золото и серебро самоцветные каменья и «просто» золотые украшения.

— Ух, ты! — не выдержал я, и моя рука самопроизвольно потянулась к груде колец.

— Ха! — усмехнулся царь. — А я уж, грешным делом, подумал, что не интересуют тебя блага земные. Ан, нет, живой ты, Федюня, человече. Не юродивый.

— Извини, государь. По глазам больно ударило солнечное мерцание каменьев.

— Ха-ха! И какое сильнее всего?

— Вот это, государь, — показал я на маленький, как раз на мой указательный палец, перстенёк.

Царь покрутил из стороны в сторону головой и странно скривил лицо.

— Вот, ведь! Бывает же!

Он подумал, почесав бороду.

— Ладно, бери! Хотел сыну подарить, как подрастёт. Но, нет! Другой ему подарю! Может хоть у него судьба иная случиться! Бери!

Я не стал «ломаться», а цапнул золотой перстенёк с рубином и насадил его на палец. Бли-и-ин, как классно он засверкал в солнечных лучах!

— Ты про бумагу-то не забыл? — просил, усмехаясь государь. — Оберни корабельники-то. И сложи в сундук.

Я быстро освоил мастерство скрутки «батончиков» и переложил их в царские закрома.

— Котелок себе возьми, пригодиться.

— Можно я снова Семёна возьму? Хочу перенести свои вещи в «лабораторию».

— Как ты сказал? — удивился Иван Васильевич.

— Лаборатория. Ты ведь сам так называл. И ещё про какое-то стекло говорил…

— Вот ты слухач какой! И что ты про стекло слышал?