А тут случай особый – из Москвы приедут, москвичи нас раньше не баловали. И не какой-нибудь захудалый оркестришко – сами «Инопланетяне». Уж не знаю, как там на телевидении, я лично всего разок их на экране видел, но по приемнику часто их передают, даже лауреаты они какие-то. Все билеты на них в один день расхватали, хоть и цены были зашибись. Только и билетов-то, ясное дело, в кассе было с гулькин нос, большинство по нужным людям разошлись. На Галямова, нашего завклубом, прямо охоту устроили, чтобы билетиком разжиться, все наше начальство с женами своими разохотилось. Даже я, а Галямов Кузьминичне кумом приходится, с трудом два билета выпросил. Полный аншлаг. У них и менеджер не задрипанный был. Верней, была, потому что женщина. Я ее случайно увидел, заглянул как раз к Галямову, когда она у него в кабинете сидела. Тоже редкость – обычно они с кем-нибудь из области договариваются, а те уже на Галямова выходят. А тут сама. Да такая прикинутая, не для наших Бродвеев. Галямов мне потом сказал, что у нее родня какая-то в соседнем районе живет, навещала их, вот заодно и к нам завернула. А вообще-то они у вас в городе выступали, здесь, наверно, подкалымить хотели.

Мы еще, помнится, с Галямовым поспорили – парик у нее на голове или свои волосы. Потому что такая рыжая копнища была – что у твоей Пугачевой. И каблуки высоченные – не знаю, зачем ей такие, при ее-то длине. Я, видите ж, ростом не обижен, а она как бы еще не выше меня. И ногти у нее – впервые видел – в черное выкрашены, и такие длиннющие, что не знаю, как она с такими даже просто тарелку за собой вымоет. Я у Галямова, когда он беседовал с ней, и минутки не пробыл – отдал ему стеклорез, который брал перед тем, и ушел. Но успел заметить, как рыжая эта глазами в мою сторону блимнула. Ну, блимнула и блимнула, мне это до фонаря. А Галямов, потом уже, сказал мне, что я заинтересовал ее. Расспрашивала его, кто я да что я, чего тут делаю.

Ну, короче, осталась она у нас тут с ночевкой. Сказала, что устала очень, отдохнуть хочет. Галямов, ясное дело, к Кузьминичне: прими столичную штучку, сделай все в лучшем виде, чтобы перед Москвой, значит, в грязь лицом не ударили. Ну и чтобы позаботилась, значит, кума, чтобы не заскучала гостья здесь. А как ее тут веселить? Чего ей тут показывать? В кино сводить или на танцы? И не наших же пансионатских зануд ей подсовывать. Кузьминична и говорит мне:

– Берешь, Толик, москвичку на себя.

Я отнекиваюсь: что я с ней делать буду? Кузьминична мне: тебя что, учить надо? Поухаживай за ней, анекдотики, комплиментики, то да се, гитару прихвати, песенки спой. Вдруг она – смеется – тебя за талант примет, в ансамбль свой пригласит. И этими словами, теперь уже признаться можно, очень меня Кузьминична зацепила. А что, подумал, чем черт не шутит? Я себя великим артистом не считал, но уж, извините за нескромность, не хуже буду многих тех, кто в телевизоре изгаляется. Мне под фанеру прятаться не надо, своего хватает голоса. И случай такой упускать не следовало – пусть меня знающий, профессиональный человек послушает. Что профессиональный, сомневаться не приходилось, в Москве абы кого к такому ансамблю не подпустят. Чего, думаю, в жизни не бывает! Сколько слышать приходилось, как многие известные теперь артисты начинали. И в подземных переходах пели, и в кабаках, и на задворках. А потом бац! – такой вот счастливый случай, кто-то нужный услышал, кто-то оценил, кто-то подсобил – и в звезды выбился. А такой случай, может быть, один раз в жизни бывает. Упустишь его – и гуляй, Вася.

К вечеру, значит, привозит сюда Галямов свою гостью. Теперь уже, ясное дело, не его, а нашу. Мы с Кузьминичной, как положено, встречаем ее. Галямов знакомит нас:

– Это, – говорит, – Изольда, надеюсь, ей у вас понравится.

А чего ей у нас не должно понравиться? Кузьминична расстаралась, царскую, не для всякого, комнату ей отвела: отдельный горячий душ в кафеле, кровать пружинистая, диван гостевой, телевизор. А уж по части накормить – вы тут сами удостоверились. Наш повар Гаврилыч прежде в ростовском ресторане готовил, сюда уже после пенсии перебрался. И с годами хуже варить не стал.

Вообще-то, мне такие, как эта Изольда, женщины никогда не нравились, пусть они хоть из Парижа. Мнят о себе много, а сами, если краску с них смыть, ничего из себя не представляют, одна показуха. А эта Изольда лицом еще на лошадь смахивала. Так будто бы не страшная, но все у нее большое – и нос, и рот в яркой помаде, и руки с ногами. Ноги, правда, красивые, тут ничего не скажешь. Всего этой дылде много было отпущено, вот только на женскую грудь материала не хватило, плосковатая была. И голос – будто по три пачки в день высмаливает. Но хуже всего – эти ее ногти, как у того вампира из фильма-ужастика. И привереда она, сразу видать, та еще. Когда мы с Кузьминичной в комнату ей отведенную привели – нет, чтобы за такое к ней внимание поблагодарить, – так поглядела, будто мы ей дом колхозника для ночевки предлагали. Поозиралась, узнала, есть ли горячая вода, минералку попросила, только обязательно без газа. Кузьминична говорит ей:

– О воде не беспокойтесь, будет вам без газа. Только одной водой сыты не будете, поужинаете у нас. Вы пока отдыхайте, располагайтесь, а мы потом вас покормим. Вы где есть предпочитаете – тут у себя или в зале для приемов?

– Лучше у себя, – отвечает, – меньше хлопот.

Кузьминична спрашивает:

– Если через часик мы к вам наведаемся, удобно вам будет?

– Удобно, – соглашается, – я себя пока в порядок приведу. – А потом смотрит на меня с прищуром и добавляет: – Надеюсь, кто-нибудь составит мне компанию? Я ужинать в одиночестве не люблю.

Кузьминична ей:

– А чего ж не составить? Мы гостям рады.

Я Кузьминичне, когда вышли, заявляю:

– Учтите, я один с этой крашеной лошадью не останусь. Будем втроем.

А Кузьминична отмахивается: во-первых, дома у нее дела, внучка приболела, а во-вторых – пусть я не строю из себя Ивана-царевича. Что мне делать оставалось? Мог бы, конечно, упереться – не буду, мол, и всё, я этой Изольде не вода без газа, чтобы ей в покои доставляли, но не покидала мысль, что случай единственный упущу, потом локти кусать буду. Попросил только Кузьминичну еще часок не уходить, чтобы одному к ней в комнату не заявляться. А уж потом она скажет ей про внучку, почему не останется с нами.