— Не надо афишировать.

— Чего не надо афишировать? — не понял я.

— Просто не хочу никакой суеты. Родственников пригласим и всё.

Продолжать дискуссию я не стал. С первой же, памятной той ночи, получив жесткий урок, взял себе за правило не вытягивать из Веры мотивы ее поступков, не вынуждать на откровенность. Хватило тяму сообразить, что должно пройти время, пока уляжется взболтанная в ней муть, притремся мы друг к другу, в лучшем понимании этого слова. Как было это сначала с Валей, потом с Маргаритой. Когда доверительное, родственное общение становится не обязанностью, а потребностью. И путь предстоял нелегкий — слишком разными были мы людьми, а главное, из разных поколений. Но я любил Веру, я попросил ее стать моей женой, я хотел прожить с ней долго и счастливо, ради этого стоило запастись терпением.

Во «Дворце Счастья», надевая Вере на палец обручальное кольцо, я посмотрел ей в глаза. Она чуть сузила их, и в ту секунду я уверовал, что она в самом деле любит меня, и слова ее, сказанные в темном больничном дворе, не просто расхожая фраза. Я скуп в проявлении чувств, не выношу воркований, от Веры же порхающее «люблю» слышал несчитанно. И никак не мог для себя решить, хорошо это или плохо. Частые повторы — не обязательно любовные признания, вообще — кажутся почему-то подозрительными. Ну, если не подозрительными, то не совсем искренними. Но что каждый раз было мне при этом до чертиков приятно — глупо отрицать…

Мы, два голубка, сидели с ней рядышком в торце стола, я незаметно подглядывал за ней. Это и раньше не давало мне покоя, но в тот день, когда уже поблескивали мы обручальными кольцами и сделалась она Верой Стратилатовой, сомнения обострились. Зачем она выбрала меня, предпочла другим? Именно зачем, а не почему. Бросилась прямо на улице мне на шею, заплясала, запрыгала… Чему обрадовалась? А я не в постели сделал ей предложение, истомный и разнеженный, потерявший бдительность, — провожая с работы домой, в ненастную, ветреную погоду…

Все мы знаем себе истинную цену, и я не исключение. Жених я был, что там говорить, не последний, не зря ведь столько женщин — достаточно того, что работаю в большом коллективе больницы, где они преобладают, — охотились за мной, скрыто и явно. Но превыше всего — тайная гордость моя, — готова была всем пожертвовать для меня такая редкостная женщина, как Маргарита. Ну, что там еще в знаменитом джентльменском наборе? Знаменитые «не» — не пью, не курю, не шляюсь. Отдельная благоустроенная — слово-то какое! — квартира, не бог весть сколько зарабатываю, но далеко не бедствую. В конце концов, очень даже удобно выйти замуж за врача, многие проблемы решаются. Да и Веру я не охмурял, сама, первая мне в любви призналась…

Вот тут-то и начинает тяжелеть другая чаша весов. Вера не тот человек, для кого те три ангельских «не» — свет в окне. И на квартиру мою — предмет вожделения для многих «неустроенных» женщин — не зарилась, своя была. Привлекла моя порядочность, надежность? Как это она тогда сказала мне, озверевшему? «Не разочаровывай меня больше, пожалуйста, ты ведь не такой, я знаю. Потому и люблю». Но я помню не только эту ее фразу. Более непредсказуемой, неожиданной женщины встречать не доводилось. Прозвучали в ту ночь еще одни Верины слова — «Это не я разделась»… Тут уж не моя врачебная компетенция — психиатра. И разве не знала, какая скучноватая, без всплесков жизнь предстоит ей, молодой, резвой, со мной, затворником? Обожглась на первом муже-гулёне, решила, с ее болезненным самолюбием, ни с кем не делить супружеское ложе, присмотрела положительного старичка? Покоя захотела, мирного домашнего очага? Но как увязать это с мерзавцем Севкой, с погубившим меня замшевым футляром для очков?..

Она сидела за свадебным столом рядом со мной, загадочно улыбалась. Или казалось мне, что загадочно, — просто улыбалась? Не удалось мне увидеть, как изменилось Верино лицо, когда прибежал к ней с улицы Платоша. Я в тот момент — еще одна случайность? — помогал тете Даше открывать на кухне банки с зеленым горошком. Возвратился — и не обнаружил в комнате Веры. Подумал, что вышла в туалет или ванную комнату поправить что-либо в одежде, не придал этому значения. Гости как раз завели «Ой, мороз, мороз», песню, требующую полного самозабвения, ни на что другое не обращали внимания.

Минут через пять-десять я вдруг занервничал, пошел искать ее. Ни в ванной, ни в туалете Веры не оказалось, я выбрался на лестничную площадку, негромко окликнул ее по имени, начал спускаться вниз. Добрался уже до второго этажа — и увидел ее, поднимавшуюся мне навстречу.

— Выходила подышать ненадолго, — предвосхитила она мой вопрос.

Я с неубывавшей тревогой посмотрел в ее пламеневшее лицо — за столом она пила совсем немного, сухое вино, как и я.

— Тебе нездоровится?

— Нет, все нормально, — чмокнула она меня, — ни о чем не беспокойся. Пойдем, нехорошо гостей оставлять без хозяев. — Взяла меня под руку и зашагала вверх по лестнице.

У нас было все, что положено на свадьбе, даже танцевали. Иван Сергеевич — вот уж не ожидал от него — пригласил Веру на вальс, я, оставшись в одиночестве, украдкой поглядывал на Ларису, с отвращением наблюдавшую за их кружением. Вернулся с улицы Платоша, зашептал мне на ухо — внук мой обожал всяческую таинственность:

— Деда, хочешь, расскажу что-то?

— Давай, — подыграл ему я, тоже изобразив опытного конспиратора.

— Я во дворе гулял, подошел ко мне дяденька и сказал: «Платоша, позови сюда тетю Веру. Но чтоб никто не услышал, понял, это военная тайна. Умеешь хранить военную тайну?» Я умею, только все равно решил, что тебе надо знать. Она к нему выходила, я видел.