Его предложение было прервано хлесткой пощечиной от матроны Жиндии, от которой у Браелина поплыли круги перед глазами.

— У меня есть свидетели, которые говорят, что драку начал ты, — сказала она ему.

Браелин пожал плечами и покачал головой.

— Если бы я начал драку, неужели ты думаешь, что я был бы настолько глуп, чтобы позволить жрице Ханцрин призвать глабрезу на свою сторону? Или, если бы рядом с ней уже был демон, ты думаешь, я был бы настолько глуп, чтобы…

Еще одна пощечина.

— Да, — сказала она, — Я думаю, что ты настолько глуп. Возможно, ты поймешь это, когда твои ноги будут четвертованы, а твое высохшее тело раздуется от гнили и зловония.

— Ты выбираешь сторону Джарлакса, — предупредил Браелин.

Жиндия рассмеялась над ним и кивнула стражникам.

— Джарлакс не простит тебя дважды, — съязвил Браелин, стерпев еще одну пощечину.

Ручка повернулась в комнату, и тяжелый люк над Браелином поднялся в камеру, встроенную в потолок. Двое охранников грубо схватили связанного мужчину за руки и применили магию эмблем своего дома, левитируя вверх и забирая заключенного с собой.

Они избили Браелина еще до того, как люк снова закрылся.

Раздетый до одной набедренной повязки, лежащий в грязи и собственных испражнениях, с гноящимися многочисленными открытыми ранами и с немногим большим, чем тараканы, которых он мог поймать, чтобы съесть, Дайнин До'Урден ничего так не хотел, как покончить с собой и лишить своих безжалостных похитителей удовольствия мучить его.

Они бы этого не допустили.

Он напрягся, услышав, как открылись наружные двери этого жалкого места, затем расслабился, когда в поле зрения появились охранники, которые тащили за лодыжки другого бедного заключенного, останавливаясь через каждые пару шагов, чтобы пнуть его.

— Хорошо, — подумал Дайнин, рассматривая вновь прибывшего. В этой тюрьме оставалась всего дюжина несчастных пленников, по крайней мере, в этом крыле (хотя захваченный Дайнин не удивился бы, узнав, что у Матроны Жиндии, которая с таким удовольствием применяла пытки, было гораздо больше тюремных коридоров). Три камеры в этой тюрьме были меньше и с двойной охраной, особенно та, в которой содержался Дайнин, в конце ряда и лицом к дверям. Похожие помещения примыкали к его камере с обеих сторон, их зарешеченные двери были обращены друг к другу прямо напротив его собственной. В маленькой камере справа от него содержались две женщины, в камере слева — одинокая женщина-воин, по слухам, принадлежавшая к Богохульству и захваченная в том же набеге, который стоил ему свободы. Однажды он попытался окликнуть ее, но за это получил взбучку, от которой у него распух рот и стало ясно, что такое общение недопустимо.

За этой камерой, дальше по коридору, слева от его двери, находилась игровая зона, куда охранники и некоторые случайные посетители отводили заключенных для самых изысканных игр с агонией и нанесением увечий.

Там остался один из пальцев Дайнина с руки и три с ног.

Напротив этой зоны находилась самая большая камера, общая клетка, полная негодяев с Улиц Вони, даже парочки иблитов, не-дроу. В какой-то момент их было по меньшей мере двадцать, но простое истощение из-за рвения мучителей сократило это число, и не менее четырех дроу были схвачены ради обращения Проклятием Мерзости, поскольку матрона Жиндия продолжала создавать армию драуков.

Таким образом, Дайнин был рад видеть прибавление, и еще больше обрадовался, когда понял, что это был еще один дроу. Его шансы быть следующим, кто пострадает от проклятия, уменьшились, если, как он боялся, сделка Жиндии с ним была просто насмешкой, чтобы сделать его еще более несчастным, когда она отдаст его Ллос в качестве драука. В конце концов, как он мог этого не бояться, учитывая пытки и увечья, которым он теперь подвергался? Какое бы сочувствие он ни испытывал к новому заключенному, это не имело значения.

Все, что угодно, лишь бы отсрочить эту самую ужасную участь.

— Этот важный, — сказал мужчина слева, который втаскивал новоприбывшего. — Мать Жиндия сказала, что унего должна быть своя камера.

— Все три меньшие камеры заполнены, — ответил другой.

— Исправь это, — сказал первый, и его напарник отпустил ногу заключенного и направился в заднюю часть тюрьмы.

Дайнин снова затаил дыхание, потому что перемещение, несомненно, означало бы еще один раунд пыток, если не визит к жрицам, делающим драуков.

Но нет, охранник направился к женщине слева от Дайнина. Он отпер дверь камеры и вошел.

Ее крики боли начали раздаваться почти сразу же.

Охранник вытащил ее за волосы, и каждый раз, когда она протягивала руку, чтобы попытаться схватить его запястье и облегчить боль, он останавливался, поворачивался и бил ее по лицу. Он двинулся, как будто собираясь поместить ее в следующую камеру по очереди, в которой теперь содержался только еще один воин-богохульник, но передумал и вместо этого отвел ее в игровую зону — практически пожав плечами, как бы говоря, почему бы и нет? Она слышала звон цепей и кандалов и могла представить, как она свисает с потолка или прикреплена к одному из их гнусных приспособлений, прикованная за запястья и лодыжки.